ольга кругликова
Влюбленный Каренин
Он был учителем трех наследников престола, двое из которых царствовали, а один угас, так и не успев стать царем. И для всех он был более, чем преподаватель права – он становился наставником, ментором, поводырем...
Иногда случается так, что эскиз оказывается сильнее картины. В завершенном полотне господствует рефлексия – лукавство разума уже сковало искренность чувства, замкнув его в отточенном штрихе. Эскиз – эмоциональный набросок, нечаянно обнажившаяся правда первого впечатления. На картине Репина «Заседание Государственного Совета» Константин Петрович Победоносцев изображен с дотошным правдоподобием. Но «подобие» здесь довлеет над «правдой». А правда смотрит с другой стены выставочного зала, где размещен эскиз.
Оплывшая восковая свеча в сановном мундире. Зияющая пустота глазниц и тонкие пальцы, сцепленные на груди, как у мертвеца. И дело не в том, что это привидение – отражение правды о Победоносцеве. Нет, это правда о впечатлении Репина, человека своего времени, который отразил расхожий взгляд своих современников определенного круга.
Они все видели в Победоносцеве мертвечину, испытывали почти потусторонний мистический ужас перед тем, кого они называли Великим Инквизитором и русским Торквемадой. Вспомните знаменитое блоковское
«В те годы дальние, глухие,
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи
А только — тень огромных крыл;
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна».
В сердцах царили сон и мгла:
Победоносцев над Россией
Простер совиные крыла,
И не было ни дня, ни ночи
А только — тень огромных крыл;
Он дивным кругом очертил
Россию, заглянув ей в очи
Стеклянным взором колдуна».
Константин Леонтьев писал, что Победоносцев - человек для нынешней России полезный, правда, только тем, что «как мороз, препятствует дальнейшему разложению; но расти при нем ничего не будет».
Колдун – это потому, что Победоносцев был великолепным оратором, он способен был переспорить любого оппонента, очаровывал, заговаривал, заколдовывал. Профессор-правовед, мастер неотразимой риторики, интеллектуал, прочитывавший практически все, что издавалось в России. Да, в то время это еще было возможно, учитывая скромные в сравнении с современностью масштабы книгоиздания. Хотя все равно требовало адского трудолюбия, неутомимости мысли и быстроты понимания. Его ум, бескорыстие, честность признавали даже враги. Но его мертвенного холода чурались даже соратники.
Он был учителем трех наследников престола, двое из которых царствовали, а один угас, так и не успев стать царем. И для всех он был более, чем преподаватель права – он становился наставником, ментором, поводырем, которому доверяются, закрыв глаза. Учителем. Как же так? Разве ребенок способен полюбить духовного мертвеца, разве обманешь горячего юношу, который никогда не привяжется к человеку с холодным сердцем? Так каким же он был, царский учитель права, «наставник реакции», как называли его в советское время?
Он был учителем трех наследников престола, двое из которых царствовали, а один угас, так и не успев стать царем. И для всех он был более, чем преподаватель права – он становился наставником, ментором, поводырем, которому доверяются, закрыв глаза. Учителем. Как же так? Разве ребенок способен полюбить духовного мертвеца, разве обманешь горячего юношу, который никогда не привяжется к человеку с холодным сердцем? Так каким же он был, царский учитель права, «наставник реакции», как называли его в советское время?
Вдохновенный бюрократ
Упомянутое стихотворение Блока заканчивалось леденящими душу строками «Он клал другой рукой костлявой Живые души под сукно»…Мрачный символ механизировавшейся Петербургской бюрократии, убивающий любое движение, сгноивший под канцелярским сукном не одну светлую мысль. Или нет?..
Символ Петербургской бюрократии не любил ни Петербурга, ни бюрократии. А власти так и вовсе боялся. Узнав об утверждении своем в должности Обер-прокурора Синода, Победоносцев писал «О, подлинно страшное дело власть, и те, кто желают ее, не ведают, что глаголют, я всегда смотрел на нее как на бедствие, зная, что во власти надо потерять свободу и быть всем слугою. Поддерживают меня вера в святость призвания и надежда на живые силы». Но Петербург живые силы высасывал, пустота канцелярий давила: «Вы знаете эту петербургскую нездоровую усталость от пустоты и принуждения, когда день проходит и спрашиваешь себя: что я делал? с кем и что я говорил? о чем я думал?.. Чем я занимаюсь здесь официально, в этом и себе самому не умею хорошенько дать отчета. Веры нет у меня в то дело, которое обязан здесь делать, и оттого положение мое тяготит меня. Успокаиваешься только на том, что не я этого хотел - а меня призвали» - пишет он Екатерине Тютчевой в 1867 г.
«Петербург не люблю я по-прежнему – душно в здешнем воздухе, очень душно: до того, кажется, все измельчало здесь - и дела, и люди, и манеры, и формы общежития. Оглядываюсь на Москву – и не поверите, с какой тоскою»
Москва – начало начал, отчий дом, пристанище души. Оттого-то и любил он переписываться с московскими приятелями юности, даже став недосягаемым серым кардиналом великой империи, что письма эти называл «окном в Московский дворик», в милое, родное захолустье. А там патриархальная семья, матушка – добрый ангел, хлебосольная московская хозяйка, богомолка, сестры и братья (он одиннадцатый и самый младший), колокольный звон и умиление в утренней молитве.
Всесильный правитель России был «из простых». Дед священник (отсюда и фамилия – служил в храме Георгия Победоносца), отец вышел из духовного сословия и стал профессором, сделал карьеру, выслужив потомственное дворянство. Мировоззрение отца было классическим примером чисто русского гибрида: просвещенческий оптимизм, любовь к науке, благоговение перед идеей прогресса, привитые на стволе глубокой набожности и веры в божественное установление существующего миропорядка.
Константин Петрович, с нежностью вспоминая родительский дом, и сам мечтал о семье, но путь его к женитьбе был нелегким. Хотя его первый воспитанник – цесаревич Николай Александрович – частенько теребил своего наставника: «Как бы я хотел, чтобы вы женились, отчего вы не женаты?» Но наставнику трудно было ответить на этот вопрос…
Всесильный правитель России был «из простых». Дед священник (отсюда и фамилия – служил в храме Георгия Победоносца), отец вышел из духовного сословия и стал профессором, сделал карьеру, выслужив потомственное дворянство. Мировоззрение отца было классическим примером чисто русского гибрида: просвещенческий оптимизм, любовь к науке, благоговение перед идеей прогресса, привитые на стволе глубокой набожности и веры в божественное установление существующего миропорядка.
Константин Петрович, с нежностью вспоминая родительский дом, и сам мечтал о семье, но путь его к женитьбе был нелегким. Хотя его первый воспитанник – цесаревич Николай Александрович – частенько теребил своего наставника: «Как бы я хотел, чтобы вы женились, отчего вы не женаты?» Но наставнику трудно было ответить на этот вопрос…
Влюбленный Каренин
С легкой руки Ю. М. Лотмана в литературоведении укрепилось мнение, что Победоносцев был для Толстого прототипом Алексея Каренина. Совпадений много – высокий чин, но не граф и не князь, значит, сам выслужился из неродовитых, описание внешности и манеры говорить, большое влияние на государственные дела и, наконец – жена на 20 лет его моложе, и красавица. Эта идея пришла в голову еще современникам Победоносцева.
Легенда о его романе со своей почти воспитанницей, племянницей своего однокашника по Училищу правоведения, тогда много занимала высший свет. Но вот неувязочка – у Толстого Каренин и Анна никогда не любили друг друга. Она вышла замуж, сбегая от печальной участи засидевшейся в девках почти бесприданницы из беднеющего княжеского рода, а он женился, потому что пора было жениться, а после был привязан к жене, потому что нужно же было испытывать в жизни какую-то привязанность. Чета Победоносцевых была иной. Это, впрочем, пересказать нельзя, нужно цитировать. Пусть сам «Каренин» расскажет свою историю:
«Со вчерашнего дня я жених, и невеста моя - та, о ком десять лет не переставал я думать с трепетом - одному Богу сказывая глубокую мысль свою. Я всегда любил детей, любил с ними знакомиться, любил соединяться с ними в их детскую радость. Десять лет тому назад Бог послал мне милого ребенка - Катю мою, семилетнюю девочку, племянницу товарища моего Энгельгардта, к которому я ездил летом в деревню. Я подошел к ней как ребенку и распознал в ней душу глубокую и привязался к ней всею своей душою. В этой душе хотелось мне пробудить все высокое и хорошее - я говорил ей о Боге, я молился с нею, я читал с нею и учил ее, целые часы и дни просиживая с нею, и она росла и развивалась у меня на глазах, и чем больше я вглядывался в душу к ней, тем больше и глубже отдавал ей и в нее полагал свою душу. Она любила меня крепко и нежно всею своей детскою душой, и первое счастье мое было смотреться в эту душу, и стоять над нею, и оберегать ее, и радовать. Года проходили, и Катя моя вырастала, и страх нападал на меня: что будет дальше, когда ребенок мой вырастет передо мною в девушку. Она выросла, и было время, когда, казалось, Катя моя далеко от меня отходила и вышла из руки моей. Это было тяжкое время, то время, которое прожил я в Петербурге и в Царском Селе. Мне казалось уже, что Катя моя для меня потеряна, но теперь я вижу, что Господь этим временем испытывал меня и наказывал. "Наказать наказал Он меня - а смерти не предал". Не знаю, как - не от меня это было, а от Бога - Катя моя опять ко мне воротилась, - и вот, прошлый год весь прошел в недоразуменье, в робости - между нами завязались новые отношения в тихой тени отношений прежних, завязались тогда, когда я уж думал, что все кончено, и стал все двери запирать около себя и отрезывать всякие надежды. Я чувствовал, однако же, что я для нее необходим, что мне одному сердце ее вполне верит, что на меня одного она полагается и опирается, - но может ли она полюбить меня - вот чего я не знал и знать не мог...»
«Подумайте, какое счастье мне Бог посылает: дитя мое милое, кого я на своем сердце взрастил и в кого свою душу положил, станет моей женою – и я в нее верю больше, чем в кого другого на свете, потому что больше и ближе, чем кого-нибудь, ее знаю и она меня»
Екатерина Победоносцева: «в то время был в моде роман "Анна Каренина". Все им увлекались. Я тоже, и сшила себе платье такое же, как было у Анны...: черное декольте, и приколов, как и она, на грудь пучок анютиных глазок, поехала в театр в ложу. Все нашли, что я очень похожа на Анну Каренину. Меня это забавляло. И другие платья я сшила себе такие же, как описываются в романе у Анны Карениной».
Но разве свет поверит в историю духовной любви, разве разглядят светские кокотки искреннюю привязанность девушки к своему воспитателю «неромантической наружности», или боязливое благоговейное чувство его к воспитаннице? Да бросьте, это брак по расчету, и где-нибудь рядом уж наверняка крутится бравый гвардейский офицер и граф…
Екатерина Александровна Победоносцева знала, что их сравнивают с четой Карениных, и охотно сыграла со светом в смешную игру, нарочно копируя костюмы и манеру поведения героини Толстого: "Может быть, от того и пошел слух, что Толстой с меня написал Анну Каренину, а с моего мужа самого Каренина. Хотя ничего общего в наших характерах не было"
Впрочем, Екатерине Александровне вскоре наскучила эта игра. И не потому, что она была ветрена, напротив, свет её утомил, а игра оказалась неинтересной. Муж напишет о своей Катюше, что она «едва ли когда усвоит себе искусство говорить обо всем и со всеми - она умеет говорить только вдвоем и еще не понимает возможности поднимать и спускать петли светского разговора», а потому «совсем почти не выезжает», и свет для нее утомителен.
Сохранились письма Екатерины Александровны к мужу. Их трудно пересказать, и нет смысла обширно цитировать. Это та тончайшая смесь трепетной нежности, бытовой заботливости, дружеской беседы, которая составляет диалог супругов, много лет проживших в согласии. Заверения в любви чередуются с рассуждениями, счетами и трогательными сетованиями на разлуку: «так вся душа зовет Вас! Знаю, знаю, что любовь Ваша со мною, я бы без нее прожить не сумела, верно, знаю, что Вы мой, для меня живете, как и я живу для Вас, но все-таки хочется живого слова, живой любви…»
Екатерина Александровна Победоносцева знала, что их сравнивают с четой Карениных, и охотно сыграла со светом в смешную игру, нарочно копируя костюмы и манеру поведения героини Толстого: "Может быть, от того и пошел слух, что Толстой с меня написал Анну Каренину, а с моего мужа самого Каренина. Хотя ничего общего в наших характерах не было"
Впрочем, Екатерине Александровне вскоре наскучила эта игра. И не потому, что она была ветрена, напротив, свет её утомил, а игра оказалась неинтересной. Муж напишет о своей Катюше, что она «едва ли когда усвоит себе искусство говорить обо всем и со всеми - она умеет говорить только вдвоем и еще не понимает возможности поднимать и спускать петли светского разговора», а потому «совсем почти не выезжает», и свет для нее утомителен.
Сохранились письма Екатерины Александровны к мужу. Их трудно пересказать, и нет смысла обширно цитировать. Это та тончайшая смесь трепетной нежности, бытовой заботливости, дружеской беседы, которая составляет диалог супругов, много лет проживших в согласии. Заверения в любви чередуются с рассуждениями, счетами и трогательными сетованиями на разлуку: «так вся душа зовет Вас! Знаю, знаю, что любовь Ваша со мною, я бы без нее прожить не сумела, верно, знаю, что Вы мой, для меня живете, как и я живу для Вас, но все-таки хочется живого слова, живой любви…»
Константин Петрович с приемной дочерью Марфинькой
Своими детьми Бог не наградил чету Победоносцевых, они воспитывали девочку-подкидыша, которую удочерили, и кроме того, открыли лучшую в России школу для девочек, которым давали педагогическое образование. Брали учениц из крестьянского сословия, и попечения свои только учебой, конечно, не ограничивали.
Когда умер брат Константина Петровича, Дмитрий, семья Победоносцевых взяла на воспитание его сына Николая. Николай Дмитриевич дядю всегда почитал как родного отца.
Когда умер брат Константина Петровича, Дмитрий, семья Победоносцевых взяла на воспитание его сына Николая. Николай Дмитриевич дядю всегда почитал как родного отца.
Наставник реакции
А что же царственные воспитанники счастливого мужа? Сильнее всего его влияние отразилось на образе мыслей и личности будущего Александра III. Когда в 1865 г. не стало всеми обожаемого цесаревича Николая Александровича, его педагоги и воспитатели были в растерянности.
Цесаревич Александр Александрович
Младший брат внушал куда меньше симпатий, чем прежний наследник, главной чертой которого была уникальная способность влюблять в себя всех, с кем ему доводилось общаться.
Александр был слабее по способностям, хуже образован, суров, нелюдим, резок…
"Новый цесаревич, слышав обо мне доброе от покойного брата, пожелал меня иметь при себе для преподавания, – пишет Победоносцев безо всякого энтузиазма, – Я не мог уклониться и переехал в Петербург". Итак, мысль уклониться все-таки была, надежд новый наследник не внушал, сопровождать его в ознакомительном путешествии по России Победоносцев поехал с большой неохотой. Он не был сухим карьеристом, ему, как любому учителю, для успеха нужно было любить ученика. Чем дольше продолжалось его общение с цесаревичем, тем увереннее он смотрел на свою миссию.
Спустя некоторое время наставник с осторожностью замечает об ученике «я его не узнаю. Он стал яснее, свободнее, и душа у него поистине прямая и честная – к нему привязаться можно. Сердце у него русское». Вскоре уроки правоведения прекратились – предначертанная программа была исчерпана, но не прервалось общение учителя с учеником.
Победоносцеву кажется, что цесаревич и его юная супруга живут как брошенные дети в пустыне – бродят без пастыря и жаждут помощи. Он пытается руководить чтением и общим развитием царственной четы, по его указанию наследник знакомится с произведениями Лескова (На краю света) и Мельникова-Печерского (В лесах), читает труды славянофильского историка Погодина и многое другое.
Александр был слабее по способностям, хуже образован, суров, нелюдим, резок…
"Новый цесаревич, слышав обо мне доброе от покойного брата, пожелал меня иметь при себе для преподавания, – пишет Победоносцев безо всякого энтузиазма, – Я не мог уклониться и переехал в Петербург". Итак, мысль уклониться все-таки была, надежд новый наследник не внушал, сопровождать его в ознакомительном путешествии по России Победоносцев поехал с большой неохотой. Он не был сухим карьеристом, ему, как любому учителю, для успеха нужно было любить ученика. Чем дольше продолжалось его общение с цесаревичем, тем увереннее он смотрел на свою миссию.
Спустя некоторое время наставник с осторожностью замечает об ученике «я его не узнаю. Он стал яснее, свободнее, и душа у него поистине прямая и честная – к нему привязаться можно. Сердце у него русское». Вскоре уроки правоведения прекратились – предначертанная программа была исчерпана, но не прервалось общение учителя с учеником.
Победоносцеву кажется, что цесаревич и его юная супруга живут как брошенные дети в пустыне – бродят без пастыря и жаждут помощи. Он пытается руководить чтением и общим развитием царственной четы, по его указанию наследник знакомится с произведениями Лескова (На краю света) и Мельникова-Печерского (В лесах), читает труды славянофильского историка Погодина и многое другое.
Из наставлений Победоносцева
Александру Александровичу:
«у нас в России всего более дорожить надо нравственным доверием народа, верою его в правительство. Народ приходит в уныние и тоску, когда не чувствует правящей силы, – Боже мой, как это важно! У нас в России, нет другой движущей силы, кроме единства народа с правительством в нравственном сознании».
Александру Александровичу:
«у нас в России всего более дорожить надо нравственным доверием народа, верою его в правительство. Народ приходит в уныние и тоску, когда не чувствует правящей силы, – Боже мой, как это важно! У нас в России, нет другой движущей силы, кроме единства народа с правительством в нравственном сознании».
Накануне цареубийства либеральный премьер Лорис-Меликов был у царя и получил распоряжение собрать государственный совет для обсуждения проекта законосовещательного органа.
Это был почти парламент. Либеральную общественность отделяло полшага от осуществления мечты. Но террористы взорвали реформатора.
Оставалась еще надежда на то, что, воспользовавшись скромными способностями наследника, который непременно растеряется в такой трагической ситуации, все-таки удастся довести до конца дело, начатое его отцом. И почти удалось: в первый момент горя наследник сказал – пусть будут выполнены все распоряжения отца. Он желал этим почтить его память. Но вечером 1 марта молодого государя посетил его наставник. И все поняли, что будет по-другому.
Это был почти парламент. Либеральную общественность отделяло полшага от осуществления мечты. Но террористы взорвали реформатора.
Оставалась еще надежда на то, что, воспользовавшись скромными способностями наследника, который непременно растеряется в такой трагической ситуации, все-таки удастся довести до конца дело, начатое его отцом. И почти удалось: в первый момент горя наследник сказал – пусть будут выполнены все распоряжения отца. Он желал этим почтить его память. Но вечером 1 марта молодого государя посетил его наставник. И все поняли, что будет по-другому.
В письме от 3 марта Победоносцев после горьких сетований наставляет своего ученика:
«вся душа моя трепещет за Вас – страхом неведомого, грядущего на Вас и на Россию, страхом великого, несказанного бремени, которое на Вас ложится. Любя Вас как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но на это нет силы человеческой, ибо так благоволил Бог… Простите, Ваше Величество, что не могу утерпеть и в эти скорбные часы подхожу к Вам с своим словом: ради Бога в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: "Я так хочу, или я не хочу и не допущу".
«вся душа моя трепещет за Вас – страхом неведомого, грядущего на Вас и на Россию, страхом великого, несказанного бремени, которое на Вас ложится. Любя Вас как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но на это нет силы человеческой, ибо так благоволил Бог… Простите, Ваше Величество, что не могу утерпеть и в эти скорбные часы подхожу к Вам с своим словом: ради Бога в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: "Я так хочу, или я не хочу и не допущу".
Парламент - это поле игры личных амбиций и сословных притязаний, он никогда не отражает истинные интересы народа, потому что борется за интересы той или иной партии и спонсирующего её сословия, в ущерб интересам остальных.
Речь Победоносцева в Государственном совете стала переломной точкой, после которой политика нового императора определилась ясно. В вопросе о парламентаризме Победоносцев занимал ту же позицию, что и все русские консерваторы. Представительство как модель имеет много минусов, почти уничтожающих все предполагаемые плюсы.
По Победоносцеву это великая ложь времени, убаюкивающая монархов, предлагающая успокоительную возможность разделить мучительное бремя власти, сопряженное с огромной ответственностью. Он предсказал, что в отсутствие опыта такого рода учреждений парламент в России неизбежно обретет свою худшую форму, превратившись в гнилую говорильню безответственных политиканов, он пугал и грозил, объяснял, повторял, заговаривал…Глядя в глаза собравшимся «стеклянным взглядом колдуна»… Воспитанник одобрительно кивал в такт речи учителя…
По Победоносцеву это великая ложь времени, убаюкивающая монархов, предлагающая успокоительную возможность разделить мучительное бремя власти, сопряженное с огромной ответственностью. Он предсказал, что в отсутствие опыта такого рода учреждений парламент в России неизбежно обретет свою худшую форму, превратившись в гнилую говорильню безответственных политиканов, он пугал и грозил, объяснял, повторял, заговаривал…Глядя в глаза собравшимся «стеклянным взглядом колдуна»… Воспитанник одобрительно кивал в такт речи учителя…
Безвоздушная гробница
Именно так назвал Победоносцева К. Леонтьев. Почему же этот «сторож» так трепетал любой возможности изменений, так желал сохранить все, как есть? Он считал, что внутренняя политика современной ему России – это шахматная партия в ситуации цугцванга. Каждый следующий ход неизбежно ухудшает положение. Можно вводить любые реформы, и сколько бы ни хотели «как лучше», а получится опять «как всегда».
Потому что изменения формы ведут только к усложнению и противоречию этих форм. Бюрократию можно переорганизовывать как угодно, она останется всего лишь реорганизованной бюрократией. Победоносцев еще в 1864 г. ощущал усталость от бессмысленной перестановки элементов умершей системы: "А нам здесь, – писал он Анне Федоровне Тютчевой, – не поверите, как надоели преобразования, как мы в них изверились, как хотелось бы на чем-нибудь остановиться, чтоб знать, наконец, какое колесо у нас вертится и на каком месте какой работник стоит».
Свято-Владимирская женская церковно-учительская школа (источник:https://elena-sem.livejournal.com/)
Что же он предлагал? Не делать хода. Не перемещать по доске фигур. Принять цугцванг как данность, и ждать. Чего? Пока взойдут плоды того дела, которое он считал истинно важным. Он хотел расширить сеть церковно-приходских школ (при Победоносцеве с 1880 по 1905 их число увеличилось более чем в 150 раз, дойдя до 43 696), призванных дать народу образование, в то же время оградить его от разлагающего духа университетов.
Прекратить бесконечное сокращение числа приходов и священников, перевести их на казенное содержание, дать минимально достойный уровень жизни, чтобы не зависели от подаяния прихожан, чтобы пастыри духовные не были самым униженным сословием на Руси. Может быть, тогда и слово их будет слышнее. Усилить роль духовенства в школе, создать при Синоде Училищный совет. Реставрировать святыни, оживить Синодальные типографии.
Прекратить бесконечное сокращение числа приходов и священников, перевести их на казенное содержание, дать минимально достойный уровень жизни, чтобы не зависели от подаяния прихожан, чтобы пастыри духовные не были самым униженным сословием на Руси. Может быть, тогда и слово их будет слышнее. Усилить роль духовенства в школе, создать при Синоде Училищный совет. Реставрировать святыни, оживить Синодальные типографии.
А зачем это все? Чтобы создать нового человека. Как и все русские консерваторы, он понимал, что не устройство системы имеет значение, а ЛЮДИ, её наполняющие. С новым поколением просвещенных, верующих, честных людей Россия будет благополучна и счастлива при самой несовершенной по форме системе устройства. Но даже идеальная государственная модель, придуманная самым изощренным человеческим умом, приведет к краху, если будет состоять из расчетливых мерзавцев без национальных корней и без Бога в душе. Страшны не институты, а люди, «отрешившиеся от преданий, потерявшие смысл государственный, желающие только сбросить с себя бремя ответственности», прикрывшись «формулами истасканного либерализма». Этим людям нужно противопоставить других, лучших, но они еще взросли на нашей почве, да и почва-то вытоптана, измучена…
Вот за такими разговорами о почве и проводил Константин Петрович вечера в компании излюбленного единомышленника.
Федор Михайлович обычно заходил по субботам, после всенощной. В последние свои годы он очень сблизился с Победоносцевым, и если дела государственные отнимали удовольствие субботней беседы у Обер-прокурора, Константин Петрович отсылал Достоевскому записку с предупреждением.
Федор Михайлович обычно заходил по субботам, после всенощной. В последние свои годы он очень сблизился с Победоносцевым, и если дела государственные отнимали удовольствие субботней беседы у Обер-прокурора, Константин Петрович отсылал Достоевскому записку с предупреждением.
– Вы очень хороший человек, Константин Петрович, – говаривал великий писатель, дружески похлопывая Победоносцева по плечу. – Вы такой хороший человек… Жаль только, – добавлял он, выдохнув дым, – что Вы не посидели на каторге…
Битва пророков
Достоевский не перешагнет рокового 1881 г., не увидит навсегда измененной цареубийством России. В конце века сложная коллизия свяжет Победоносцева с другим великим русским писателем, и уже совсем не дружескими отношениями. Вряд ли кто другой ненавидел обер-прокурора также сильно, как Толстой, писавший Николаю II, что Победоносцев «злодей, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю».
В 1881 г. яснополянский пророк попросил Победоносцева передать государю письмо с советом помиловать убийц отца. Предварял он свою просьбу вступлением несколько двусмысленным: «Я знаю Вас за христианина и, не поминая всего того, что я знаю о Вас, мне этого достаточно, чтобы смело обратиться к Вам».
Победоносцев письма не передал, и спустя несколько дней ответил: «не взыщите за то, что я уклонился от исполнения Вашего поручения. В таком важном деле всё должно делаться по вере. А, прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос — не Ваш Христос. — Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере и не мог исполнить Ваше поручение».
Конец века ознаменовался идейной битвой трех пророков: Толстой, Победоносцев, Вл. Соловьев. Толстой создал свою религию, (впрочем, скорее секту), Победоносцев пытался вдохнуть новую жизнь в русскую православную церковь, Соловьев, разразившись громкими филиппиками в адрес казенного православия, надевшего государственный мундир, обратился в католичество. Все они были ратоборцами за Христа, да только у каждого был свой Христос…
Победоносцев письма не передал, и спустя несколько дней ответил: «не взыщите за то, что я уклонился от исполнения Вашего поручения. В таком важном деле всё должно делаться по вере. А, прочитав письмо Ваше, я увидел, что Ваша вера одна, а моя и церковная другая, и что наш Христос — не Ваш Христос. — Своего я знаю мужем силы и истины, исцеляющим расслабленных, а в Вашем показались мне черты расслабленного, который сам требует исцеления. Вот почему я по своей вере и не мог исполнить Ваше поручение».
Конец века ознаменовался идейной битвой трех пророков: Толстой, Победоносцев, Вл. Соловьев. Толстой создал свою религию, (впрочем, скорее секту), Победоносцев пытался вдохнуть новую жизнь в русскую православную церковь, Соловьев, разразившись громкими филиппиками в адрес казенного православия, надевшего государственный мундир, обратился в католичество. Все они были ратоборцами за Христа, да только у каждого был свой Христос…
Пессимистический утопист
«Как же тяжел этот мир! Как и куда от него укрыться, чтобы не видать его и не слыхать!.. Есть что-то фантастически дикое и страшное в этом трепетании жизни», так писал Победоносцев своей постоянной корреспондентке в годы своего триумфа, на пике своего государственного величия. Он желал бы быть «мужем силы и истины», но боялся жизни и тяготился её неуправляемым трепетанием, ощущал свое бессилие перед нею.
Константин Петрович навсегда остался рыцарем прекрасной утопии, утопии христианского государства. Для успеха ему не хватало только одного — оптимистической веры в исполнимость своего плана.
Человеку, решившему строить утопию, должно решительно ломать жизнь об колено, а не замирать в мистическом страхе перед нею. Чтобы упрямо вести человечество к вымышленному тобой идеалу нужна маниакальность Ленина и Робеспьера, а не задумчивость философа. Философа, точно знавшего, что счастья человечества никогда не будет, ибо не для всеобщего счастья человечество было изгнано из рая в мир.
Его глубокий пессимизм со временем стал предсказуемо раздражать государей, уже Александр III охладеет к нему на закате столетия, а Николай II и вовсе отдалит от своей особы и от влияния на государственные дела. Оно и понятно – как управлять страной, не веря в успех? Чтобы не сойти с ума под бременем ответственности, монархам была нужна хотя бы доля уверенности в том, что можно изменить мир к лучшему. А советчик, убежденный, что все бесполезно, и будет только хуже, обескураживал и наводил тоску.
Его глубокий пессимизм со временем стал предсказуемо раздражать государей, уже Александр III охладеет к нему на закате столетия, а Николай II и вовсе отдалит от своей особы и от влияния на государственные дела. Оно и понятно – как управлять страной, не веря в успех? Чтобы не сойти с ума под бременем ответственности, монархам была нужна хотя бы доля уверенности в том, что можно изменить мир к лучшему. А советчик, убежденный, что все бесполезно, и будет только хуже, обескураживал и наводил тоску.
Один поэт написал в эпиграмме о Победоносцеве: «Он вынес бы и светопреставленье, Но Конституции он вынести не смог». 1905 год поставил точку в государственной карьере Победоносцева. Он был несовместим с конституцией, это все понимали – его отставка с поста Обер-прокурора показалась естественной. Битва была проиграна. Великий инквизитор, философ, и немножко поэт сошел со сцены. Оставив поэтическое объяснение своего политического кредо:
Не с тем пришла весна, чтоб гневно разорять
Веков минувших плод и дело в мире новом.
Великого удел - творить и исполнять:
Кто разрушает - мал во царствии Христовом.
Не быть тебе творцом, когда тебя ведет
К прошедшему одно лишь гордое презренье.
Дух создал старое: лишь в старом он найдет
Опору твердую для нового творенья.
Веков минувших плод и дело в мире новом.
Великого удел - творить и исполнять:
Кто разрушает - мал во царствии Христовом.
Не быть тебе творцом, когда тебя ведет
К прошедшему одно лишь гордое презренье.
Дух создал старое: лишь в старом он найдет
Опору твердую для нового творенья.