Юлия Хазова
Профессия быть смелым
О происходящем на передовой от первого лица - фоторепортера "Reuters" (2014-2017) Максима Змеева
Вечерний выпуск новостей. В эфире очередной репортаж с места событий кровопролитного столкновения. Репортер в бронежилете и каске пытается перекричать разрывающиеся снаряды, оператор, остающийся за кадром, пытается стабилизировать картинку, когда вокруг все летит, трясется и гремит.
Профессия журналиста не просто связана с самыми горячими и опасными событиями, происходящими в мире. В его обязанности входит включенное наблюдение, вхождение в самый центр события и трансляция того, что он видит своими глазами. В тот самый момент, когда мы видим на экране ужасающий видеоряд с места событий, целая группа людей рискует своей жизнью, чтобы объективно отразить то, что происходит вокруг.
Фоторепортер – один из участников этой группы. Для того чтобы сделать кадр, запечатлеть секунду в объективе, он идет на большой риск.
Его взгляд – это то, как читатель ленты новостей воспримет событие сквозь экран телефона. В зависимости от задач кадры, сопровождающие текст, несут в себе эмоциональное наполнение материала.
Порой фотографы находятся в долгом поиске единственного кадра, в котором будет все: страх, боль, ярость, страсть и др. Обрекающий себя на вечный поиск фотограф – по определению человек свободный и смелый. С вопросом о смелости мы обратились к Максиму Змееву, фоторепортеру "Reuters" (2014-2017), работавшему в зонах военных конфликтов.
Профессия журналиста не просто связана с самыми горячими и опасными событиями, происходящими в мире. В его обязанности входит включенное наблюдение, вхождение в самый центр события и трансляция того, что он видит своими глазами. В тот самый момент, когда мы видим на экране ужасающий видеоряд с места событий, целая группа людей рискует своей жизнью, чтобы объективно отразить то, что происходит вокруг.
Фоторепортер – один из участников этой группы. Для того чтобы сделать кадр, запечатлеть секунду в объективе, он идет на большой риск.
Его взгляд – это то, как читатель ленты новостей воспримет событие сквозь экран телефона. В зависимости от задач кадры, сопровождающие текст, несут в себе эмоциональное наполнение материала.
Порой фотографы находятся в долгом поиске единственного кадра, в котором будет все: страх, боль, ярость, страсть и др. Обрекающий себя на вечный поиск фотограф – по определению человек свободный и смелый. С вопросом о смелости мы обратились к Максиму Змееву, фоторепортеру "Reuters" (2014-2017), работавшему в зонах военных конфликтов.
«Я должен был готовиться к госэкзаменам, но вместо этого я поехал на Майдан».
— Расскажи, о твоей первой съемке в режиме конфликта, это был Донецк?
— Это был Майдан. К военной журналистике это, наверное, не имеет особого отношения, но там тоже было достаточно жестко местами. Не считая каких-то оппозиционных митингов, когда я еще в Петербурге снимал, это был мой первый раз. На Майдане я был месяца полтора. Это для меня было первое событие, когда я был на другой территории и где точно не мог бы спрогнозировать то, что будет происходить. После этого был Донецк.
«Что возможно интересно, но немногие знают: в России есть курсы военной журналистики. На них учат определять ловушки и растяжки, как оказывать первую помощь, как вести себя в различных ситуациях, в том числе и психологическому поведению, в случае, если ты попал в заложники. В принципе, по-хорошему, фотографы и журналисты перед командировками в опасные зоны, в зоны конфликтов, должны это проходить.»
— Без этого курса не допускают к таким заданиям?
— Все это зависит от организации, в которой ты работаешь. Есть фотографы-фрилансеры, которые ездят по заданиям редакций, они едут на свой страх и риск, на свои деньги, имея какие-то связи на месте, а потом уже пытаются все это окупить сделанными снимками. Если человек работает в штате, то, конечно, если это агентство хоть как-то заботится о своих сотрудниках, не желает скандалов и непредвиденных ситуаций, и вообще переживают о людях, то, естественно, такое издание отправляет своих сотрудников на обучающие курсы.
Например, я был штатным фотографом международного британского агентства «Reuters», и там с этим все очень строго. Тебя не отправят ни в какую командировку, если ты не пройдешь специальные курсы. Я проходил их в Ирландии, где нас обучали сотрудники британских спецслужб и полицейские.
Reuters - международное агентство новостей, основанное в Лондоне в 1851 году.
— Что ты чувствуешь, оказавшись в самой гуще событий, на месте вооруженного конфликта?
— Когда я поехал на Майдан, я сотрудничал с изданием «Деловой Петербург» и отправлял фото в "Reuters", тогда я пытался стринговать как внештатный фотограф. Майдан – это тот пример, когда денег вообще не было, но я понимал, что происходит что-то очень важное и глобальное, тогда я занял у друга денег на билеты. Самое забавное, что в это время я должен был готовиться к госэкзаменам, но вместо этого я поехал на Майдан.
«Я понимал, что не могу это пропустить, занял денег на билеты и уже как-то там стал жить в Доме профсоюзов, нашел себе место под какой-то партой, расстелил там спальник, на парте работал, под партой спал. Так продолжалось неделю или две, потом познакомился там с девушкой-журналисткой, она пустила меня в свой дом, и мне как-то стало полегче».
— Обычно ты не совсем понимаешь, что происходит, ты просто на месте интегрируешься, знакомишься, начинаешь общаться, с людьми, изучаешь сайты, каналы в телеграме, мессенджеры, где люди делятся информацией. Приходит «молния» – информация, что кто-то куда-то идет, кто-то что-то делает. Ты быстро вещи в охапку и бежишь, смотришь, снимаешь, пытаешься это передать. Там ты предоставлен сам себе и все зависит от тебя, в таких ситуациях тебя кормят ноги. Мне удавалось сотрудничать сразу с несколькими изданиями, раскидывать свои карточки по разным агентствам, изданиям и каким-то образом зарабатывать на жизнь.
Когда я поехал в Донецк, это было уже по-другому. "Reuters" – это, наверное, одно из немногих агентств, которое к съемке в таких ситуациях подходит ответственно. Я прошел курсы, и с нами в группе всегда был бодигардер – это человек, который когда-то мог работать в Британской разведке или полиции. Бодиградеры шли с нами, чтобы, в случае чего, оказать первую медицинскую помощь, вывезти из опасной зоны и следить за тем, чтобы ты вернулся домой живой и целый.
Когда я поехал в Донецк, это было уже по-другому. "Reuters" – это, наверное, одно из немногих агентств, которое к съемке в таких ситуациях подходит ответственно. Я прошел курсы, и с нами в группе всегда был бодигардер – это человек, который когда-то мог работать в Британской разведке или полиции. Бодиградеры шли с нами, чтобы, в случае чего, оказать первую медицинскую помощь, вывезти из опасной зоны и следить за тем, чтобы ты вернулся домой живой и целый.
«Страх становится повседневной рутиной, ты через это переступаешь и начинаешь сужать кольцо своей безопасности».
— При работе в конфликтных зонах, что эмоционально преобладает - азарт или страх?
Например, поэтому большие агентства стараются не отправлять своих фотографов, журналистов, видеооператоров больше, чем на месяц. Стараются сделать ротацию, потому что примерно через три недели – через месяц человек начинает привыкать ко всему. Страх становится повседневной рутиной, ты через это переступаешь и начинаешь сужать кольцо своей безопасности. То есть, те вещи, которые ты не стал бы делать, когда только приехал, ты уже начинаешь делать через месяц. Ты меньше задумываешься о своей безопасности, с тобой за это время ничего не произошло, и ты перестаешь так сильно о себе заботиться. Твое чувство страха начинает притупляться, и ты уже куда-то лезешь.
— Мне кажется, это все одновременно есть. Если что-то случается, ты первым делом думаешь, как туда безопасно добраться и что тебе может понадобиться из техники. Когда ты находишься непосредственно на месте, ты уже ищешь способы проникновения как можно ближе к происходящему. В тебе всегда будут бороться несколько чувств, первое – чувство безопасности, а второе – желание снять максимально близко и максимально быть частью происходящего. Репортаж – это все-таки съемка, когда ты непосредственно находишься в событии, поэтому ты стараешься быть как можно ближе, но при этом понимать границы осторожности и безопасности. Это не всегда получается, ты не можешь все до конца прогнозировать.
Казалось бы, невозможно привыкнуть к вещам, так сильно влияющим на психику. Но у всего есть последствия, и люди, работающие в условиях военных конфликтов, тому подтверждение. По словам Максима, он не работал в экстремальных условиях больше месяца, но работа все равно оказала на него сильное воздействие.
— Можно ли к такому привыкнуть? Как появляется привычка к таким стрессовым ситуациям?
— Со временем притупляется чувство самосохранения. Я больше месяца не проводил в таких ситуациях, но знаю людей, которые более полугода работали в зоне военных действий. Чем больше времени они там проводят, тем дальше заходят, чтобы заснять как можно ближе. В «Маленьком принце», когда Лис пытался подружиться с главным героем, он потихоньку шаг за шагом к нему подбирался, и в итоге они подружились. Так же и журналисты, они с каждым разом все смелее преступают границы безопасности.
Как пример, во время одной из командировок, когда бомбили донецкий аэропорт, был один случай, который поверг меня в шок. Мы с командой, в которой кроме меня был оператор и сотрудник безопасности, поехали к самому ближайшему зданию у аэропорта. В какой-то момент начался обстрел и нам пришлось засесть за несколько машин. Надо понимать, что самое безопасное место, куда надо садиться в таком случае, это колеса. Мы выглядываем из-за машины, пытаемся понять откуда ведется огонь, потому что это происходит рядом. В этот момент из одноэтажной застройки, находящейся рядом, на улицу за руку с ребенком вышла женщина в одном халате. Она смотрела в сторону, где велись военные действия. За то время, что вокруг Донецка шли военные действия, она настолько привыкла к выстрелам и разрывам снарядов, что она просто вышла посмотреть, разбился соседний дом или нет, еще и с ребенком.
Как пример, во время одной из командировок, когда бомбили донецкий аэропорт, был один случай, который поверг меня в шок. Мы с командой, в которой кроме меня был оператор и сотрудник безопасности, поехали к самому ближайшему зданию у аэропорта. В какой-то момент начался обстрел и нам пришлось засесть за несколько машин. Надо понимать, что самое безопасное место, куда надо садиться в таком случае, это колеса. Мы выглядываем из-за машины, пытаемся понять откуда ведется огонь, потому что это происходит рядом. В этот момент из одноэтажной застройки, находящейся рядом, на улицу за руку с ребенком вышла женщина в одном халате. Она смотрела в сторону, где велись военные действия. За то время, что вокруг Донецка шли военные действия, она настолько привыкла к выстрелам и разрывам снарядов, что она просто вышла посмотреть, разбился соседний дом или нет, еще и с ребенком.
«Для меня, например, это дико, на мне персональная защита – каска, бронежилет, я прячусь за машиной, а человек, который тут живет, просто уже к этому привык. Происходит слом психики, когда ты перестаешь сильно переживать за свою жизнь, потому что воспринимаешь это, как некую рутину».
— Побывав в таком месте хотя бы один раз, в следующий ты уже едешь и как-то психологически себя готовишь, плюс, ты говорил, что вы проходите курс подготовки. В чем заключается психологическая подготовка к поездке и подготовка в целом?
— Особо не готовишься, у тебя должны быть какие-то персональные медицинские КИТы (kit – аптечка первой медицинской помощи), снаряжение, бронежилет, каску, запасные вещи, оборудование. По поводу психологии, все равно каждый раз заезжаешь, и каждый раз все по-новому, нет такого, что остаешься на каком-то одном уровне «безбашенности».
«Когда ты понимаешь, что рядом с тобой что-то взрывается во время военных действий и ты приезжаешь, а потом люди сами что-то взрывают, ты думаешь, что это какой-то идиотизм».
— Наверное, люди, которые живут военной журналистикой как-то по-другому себя чувствуют, но, когда тебе просто иногда приходилось это снимать, то есть определенные последствия. Вернувшись из последней командировки, я примерно два Новых года не выходил на улицу, когда люди взрывали петарды. Мне было неприятно слышать взрывы, не то чтобы было страшно, я просто не понимал, зачем они это делают. Это азартно, красиво, но когда ты столкнулся с другими взрывами, настоящими, то ты пытаешься держать дистанцию. Сейчас я уже спокойно к этому отношусь.
«Самое важное в военной журналистике – быть быстрее, чем остальные»
— Ты сказал, что со временем чувство страха притупляется и ты начинаешь выходить за рамки. Каковы эти рамки, какие существуют правила? Приходилось ли тебе их нарушать?
— Заходим с козырей, расскажу очень незабавную историю про малазийский боинг. Получилось так, что я был первым фотографом, который туда приехал и сделал снимки с этой катастрофы.
Ситуация следующая: утро, мы сидим в гостинице, где живут журналисты, ко мне подходит знакомый журналист с одного российского телеканала и говорит: «Максим, мне сейчас звонили ополченцы, они сбили какой-то самолет, поедешь?». Я говорю: «Да, поеду». Обговорил это со своей группой, и мы отправились на место. Пока мы ехали, мне позвонил редактор из Москвы и сообщил о крушении пассажирского самолета, в то время как мы ехали на крушение грузового. Оказалось, что две эти локации находятся недалеко друг от друга, мы решили отправиться на место крушения пассажирского. До сих пор не знаю было это два крушения или одно.
Ситуация следующая: утро, мы сидим в гостинице, где живут журналисты, ко мне подходит знакомый журналист с одного российского телеканала и говорит: «Максим, мне сейчас звонили ополченцы, они сбили какой-то самолет, поедешь?». Я говорю: «Да, поеду». Обговорил это со своей группой, и мы отправились на место. Пока мы ехали, мне позвонил редактор из Москвы и сообщил о крушении пассажирского самолета, в то время как мы ехали на крушение грузового. Оказалось, что две эти локации находятся недалеко друг от друга, мы решили отправиться на место крушения пассажирского. До сих пор не знаю было это два крушения или одно.
Вся команда в машине, включая водителя, была русскоговорящая, кроме сотрудника безопасности. Он не понимал, о чем мы говорим, и только догадывался об изменении нашего маршрута. Когда он узнал, куда мы направляемся, он запретил туда ехать. Это место находилось в зоне, где недавно шли боевые действия, и нам по инструкции туда было нельзя. Тогда я продолжил по-русски общаться с группой, чего я делать не должен был, и водителю сказал, чтобы он ехал, куда мы договорились, а с сотрудником безопасности этот вопрос мы решим по дороге. Если бы я говорил это на английском, бодигардер просто остановил бы водителя и мы бы туда не попали. Благодаря этому мы смогли передаться первыми.
Из интервью европейского фоторедактора агентства Reuters Павла Копчински для Росфото:
— Можете ли вы выделить несколько авторов или фотографий, которые впечатлили вас в этом году?
— Ситуация на Украине в этом году экстраординарна. Вот как раз одна из тех историй, которые никто не мог представить даже в самых страшных снах. К тому же очень непросто отражать текущее положение в стране из-за недоброжелательной атмосферы и ограниченного доступа к информации. Кульминацией событий на Украине можно назвать крушение малайзийского самолета недалеко от Донецка. Наш фотокорреспондент Максим Змеев показал высочайший профессионализм в той трагической ситуации: он не только стал первым фотографом на месте катастрофы, но и предоставил нам снимки на несколько часов раньше остальных.
— Ситуация на Украине в этом году экстраординарна. Вот как раз одна из тех историй, которые никто не мог представить даже в самых страшных снах. К тому же очень непросто отражать текущее положение в стране из-за недоброжелательной атмосферы и ограниченного доступа к информации. Кульминацией событий на Украине можно назвать крушение малайзийского самолета недалеко от Донецка. Наш фотокорреспондент Максим Змеев показал высочайший профессионализм в той трагической ситуации: он не только стал первым фотографом на месте катастрофы, но и предоставил нам снимки на несколько часов раньше остальных.
— И еще один пример. Это была, наверное, вторая или третья командировка в Донецк. Нужно понимать, когда ты официально работаешь в международном СМИ, ты въезжаешь в Донецк не через российские блокпосты, а через официальную Украинскую границу и уже по Украине добираешься, не так, как это делают русские журналисты, нелегально пересекая русско-украинскую границу.
«Естественно, когда ты, русский, прилетаешь в Украину во время боевых действий, ты не самый долгожданный человек».
В той командировке мы прилетели в Днепропетровск и оттуда ехали в Донецк. Когда стало темнеть, чтобы сократить путь, наш водитель съехал с основной дороги и поехал по проселочной. Там мы наткнулись на чек-поинт не украинских военных, а какого-то украинского военного отряда. У меня, конечно же, была официальная аккредитация Службы Безопасности Украины, то есть я официально въезжал, официально выезжал, с нами еще был официально аккредитованный украинский журналист. Несмотря на это нас просто взяли в плен, унижали и в конце концов просто повезли в лес расстреливать. Это был первый и последний раз, когда я столкнулся с теми украинцами, про которых говорит русская пропаганда, и это было крайне тяжело.
— Как вы оттуда выбирались?
— В итоге, просто постреляв в воздух, они оставили нас в лесу. Как мы потом узнали, нас никто не собирался убивать, нас просто пробили по СБУ, им было дано указание ни в коем случае нас не трогать. Но они просто несколько часов прямо издевались над нами, мы не знали, что с нами будет. Все это случилось из-за того, что мы поехали не по той дороге.
«Я люблю все усложнять и вижу в этом свою миссию. Делая снимки как можно сложнее, я проверяю себя на прочность».
— Расскажи, как в такой нетипичной ситуации, когда ты работаешь в условиях военных действий, поймать момент? Тут мы уже наверное говорим об интуиции, есть ли она у тебя? Продумываешь ли ты какие-то кадры, планируешь какие-то моменты, точку съемки, ракурс? Есть наброски перед тем, как что-то снимать, или все полная импровизация?
— В журналистской фотографии есть особенность, она заключается в том, что ты максимально в одном кадре должен вместить как можно больше информации. Я думаю, до сих пор в журналистике актуально правило «Пяти W»: What? Where? When? Who? Why? (Что? Где? Когда? Кто? Почему?). Это так же относится и к журналистской фотографии. Чем больше ответов ты даешь в одной картинке, тем более информативной она становится. Также мы понимаем, что есть еще художественная составляющая кадра, поэтому, когда ты куда-то едешь - не факт, что это какая-то военная фотография - ты примерно понимаешь, что ты хочешь в этом кадре показать.
Есть очень простое правило для фотографирования чего угодно - ты внутренне для себя проговариваешь, что ты снимаешь. Проговариваешь, что для тебя главный акцент на фотографии, что на фоне, почему ты выставляешь такую глубину резкости и т.д. Это очень полезно, и, мне кажется, что такой процесс происходит в голове у каждого человека, когда он снимает, просто иногда это происходит машинально.
Есть очень простое правило для фотографирования чего угодно - ты внутренне для себя проговариваешь, что ты снимаешь. Проговариваешь, что для тебя главный акцент на фотографии, что на фоне, почему ты выставляешь такую глубину резкости и т.д. Это очень полезно, и, мне кажется, что такой процесс происходит в голове у каждого человека, когда он снимает, просто иногда это происходит машинально.
Я снимаю военного. Как я могу показать, что он военный? У него защитный костюм, у него есть в руке оружие. Хорошо, с этим разобрались. Через его фигуру с оружием в руке, военном костюме я показываю, что он военный. Дальше мне надо показать, где он. Он в какой-то военной среде, на фоне техники, на фоне какого-то ДЗОТа, убежища, боеприпасов, на фоне зеленки (леса), то есть ты начинаешь анализировать контекст вокруг этого, и что он может добавить. Это все относится не к постановочной фотографии, а именно к фотографии журналистской, документальной, деятельной. Еще ты анализируешь свое нахождение в пространстве, чтобы выстроить кадр. Когда это все проговаривается у тебя в голове, ты понимаешь, что ты хочешь сказать.
— Для меня важно, когда в произведении есть разные слои. Одни, которые видны сразу, и другие, которые становятся видны при дальнейшем рассмотрении. Когда ты едешь, у тебя в голове есть какие-то картинки, которые ты хочешь сделать, но они никогда не получаются такими, как у тебя в голове, они могут получиться хуже или лучше. Твоя задача просто сделать лучше, чем ты придумал, потому что всегда есть элемент неожиданности, который мы не сможем спрогнозировать.
— Я так понимаю, что поездка на Майдан в 2014 году была проверкой на прочность?
— Скажу для тех, кто будет пытаться построить карьеру фотожурналиста в Петербурге, или в другом городе России, не Москве. Нужно понимать, что это очень маленькое комьюнити, даже в Петербурге. Среди репортажных фотографов, все классные, все замечательные, но работы на всех не хватает.
В таком случае, если ты хочешь расти, нужно делать что-то сверх того, что тебе делать удобно и комфортно. Если ты видишь шанс сделать что-то важное, где-то поснимать, ты можешь либо упустить его, либо воспользоваться и дальше уже внутри этого делать все на максимум. Также важно твое состояние, насколько ты внутренне свободен, насколько ты боишься потерять то, что у тебя есть.
Я туда поехал, потому что хотел, несмотря на то что у меня даже не было денег на самолет. Я понимал, что мне нечего терять. С одной стороны это грустно, с другой стороны, ты более свободен. Ты больше ответственен перед самим собой, чем перед другими.
В таком случае, если ты хочешь расти, нужно делать что-то сверх того, что тебе делать удобно и комфортно. Если ты видишь шанс сделать что-то важное, где-то поснимать, ты можешь либо упустить его, либо воспользоваться и дальше уже внутри этого делать все на максимум. Также важно твое состояние, насколько ты внутренне свободен, насколько ты боишься потерять то, что у тебя есть.
Я туда поехал, потому что хотел, несмотря на то что у меня даже не было денег на самолет. Я понимал, что мне нечего терять. С одной стороны это грустно, с другой стороны, ты более свободен. Ты больше ответственен перед самим собой, чем перед другими.
«Я всю жизнь живу так, чтобы чувствовать себя свободным человеком в России. Мне это удается. Я чувствую, что я свободный человек. Доходит до смешного, если я с кем-то знакомлюсь или кто-то меня представляет как фотографа или как художника, или как фотожурналиста, я просто в самом начале говорю: «Я Максим Змеев, я свободный человек», для меня просто это определение гораздо важнее, чем какая-то профессия по жизни».
«Что может быть объективным, так это камеры наружного наблюдения, они более объективны, чем человек»
— Ты сказал о том, что ты просто понял, что это что-то важное. Что для тебя значит твоя работа, что она несет для тебя лично и для общества?
— Начнем с того, что я с 2008 или 2009 года профессионально занимаюсь фоторепортажем. В 2008 году я в первый раз опубликовался в газете. Прошло 13 лет, и большую часть этого времени я действительно считал, что ты как журналист, как фотокорреспондент можешь быть объективен.
«Для меня очень важно быть объективным в журналистике. Ты не встаешь ни на чью сторону, не стараешься выгородить кого-то своей фотографией, не стараешься кого-то опустить, ты стараешься все это делать отстраненно»
Я всегда был уверен, что у меня это получается, я так и живу, и работаю, это было неким предметом моей гордости профессиональной и личной. Так как я сейчас занимаюсь постфотографией, в том числе и документальной фотографией, я понимаю, что вообще ни один журналистский или документальный снимок не является какой-то объективной правдой. От любого человека, который нажал на кнопку, в принципе зависит то, как это получилось. Мы можем просто с помощью ракурса сделать кого-то героем, либо придать ему противоположный вид. Даже простыми техническими действиями, не говоря о художественном каком-то видении, мы влияем на документальность снимка.
Журналистский снимок – это возможность показать другим людям происходящее через свои глаза. И вот как раз в этом плане мы - фотографы, журналисты - не можем быть объективными, как бы нам этого не хотелось. Что может быть объективным, так это камеры наружного наблюдения, они более объективны, чем человек.
Журналистский снимок – это возможность показать другим людям происходящее через свои глаза. И вот как раз в этом плане мы - фотографы, журналисты - не можем быть объективными, как бы нам этого не хотелось. Что может быть объективным, так это камеры наружного наблюдения, они более объективны, чем человек.
— Как ты определяешь успех своей работы? При каких условиях ты можешь сказать, что работа удалась?
— Есть несколько параметров. Первый – насколько ты выложился, когда это делал, то есть у тебя могло что-то не получиться, но ты старался, это важно. Второй – сделал ли ты лучше, чем ты думал. Третий параметр – насколько много удалось вложить слоев в карточку.
Иногда бывают сложные съемки, на которых ты 99,9% не сделаешь какой-то эффектный кадр. Простой пример, когда тебе как журналисту нужно написать что-нибудь про «Газпром», а мне как фотографу надо это проиллюстрировать. Задача сделать это не совсем примитивно и скучно. Когда ты стараешься и ищешь пути ее решения, в этом и есть какая-то доля удовлетворения даже от простого проходного кадра.
Иногда бывают сложные съемки, на которых ты 99,9% не сделаешь какой-то эффектный кадр. Простой пример, когда тебе как журналисту нужно написать что-нибудь про «Газпром», а мне как фотографу надо это проиллюстрировать. Задача сделать это не совсем примитивно и скучно. Когда ты стараешься и ищешь пути ее решения, в этом и есть какая-то доля удовлетворения даже от простого проходного кадра.
«Как человек я не могу разрушить всю технику и запретить всем воевать, но как художник я могу деконструировать технику и сам образ войны при помощи каких-то художественных приемов».
— Насколько я понимаю, ты отошел от военной фотографии сейчас, и больше занимаешься искусством?
— Да, я сейчас практически не занимаюсь репортажем, у меня был переходный период, как у любого человека, который занимался одним, и начал заниматься другим. Я окончил школу Родченко, у меня был проект, который, наверное, стал моей внутренней терапией и примирением с темой военных командировок. Он называется "Decay", переводится как распад. В школе Родченко у нас была экспедиция в Тулу, оружейную столицу России. Там я снимал военную технику, военных в форме и, расщепляя предметы или убирая из них какие-то детали, я делал из этого абстрактные композиции.
— В принципе все мои проекты, которые я сейчас делаю в игровой компьютерной среде, через философию, социологию и политику, так или иначе связаны с оружием. Я не понимаю специально это происходит или нет, у меня был не очень большой опыт военной журналистики, но это все равно достаточно сильно повлияло на меня. Так выходит, что я ненамеренно к этой теме возвращаюсь, видимо меня тянет каждый раз как-то этот опыт пересмотреть.
— Ты называешь себя пацифистом?
— Нет. Я представляю, что могут быть события, при которых мне придется защищать себя и своих близких, но ходить с ножом в кармане, как это делает часть людей у нас в России, я не собираюсь. Я не езжу на стрельбища, много раз там бывал, но оружие в руки при этом не брал. Насилие притягивает насилие.
«Смелость в том, чтобы понять, что ты не идеален и что есть много над чем работать»
На вопрос о том, что такое смелость для него, Максим долго затрудняется ответить. Когда я предложила ему порассуждать на эту тему, он вывел сразу несколько определений этого качества для себя.
— Пара слов о смелости. Что для тебя смелость? Считаешь ли ты себя смелым человеком?
— Мне кажется, я стараюсь быть смелым. Я просто начинаю думать, что такое смелость и я почему-то начинаю думать о том, что это связано не с храбростью, а с честностью перед самим собой. Есть смелость как храбрость-безрассудство и есть другая смелость, которая заключается в принятии себя и, наверное, с этой точки я достаточно смелый. Потому что я пытаюсь разбираться в себе, анализировать и понимать свой слабые и сильные стороны.
Лет 15 назад для меня смелость ассоциировалась с безрассудством, а сейчас она с этим совершенно не ассоциируется. Это способность вести внутренний диалог с собой и анализировать свои действия.
Нужно понимать, что у каждого человека свой ориентир ценностей у кого-то на первом месте человеческая жизнь, у кого-то на первом месте богатство или слава, это ни хорошо, ни плохо, просто каждый живет относительно своих ориентиров. Если для меня важны достоинство и человеческая жизнь, даже не моя, а вообще человеческая жизнь, тогда смелость я буду пропускать через свои системы ценностей и отдавать себе отчет о смелости своей или другого человека.
Лет 15 назад для меня смелость ассоциировалась с безрассудством, а сейчас она с этим совершенно не ассоциируется. Это способность вести внутренний диалог с собой и анализировать свои действия.
Нужно понимать, что у каждого человека свой ориентир ценностей у кого-то на первом месте человеческая жизнь, у кого-то на первом месте богатство или слава, это ни хорошо, ни плохо, просто каждый живет относительно своих ориентиров. Если для меня важны достоинство и человеческая жизнь, даже не моя, а вообще человеческая жизнь, тогда смелость я буду пропускать через свои системы ценностей и отдавать себе отчет о смелости своей или другого человека.
«Смелость – это возможность следовать своей системе ценностей».