Лермонтов, пришедший вслед за Пушкиным, воспринимает сон как внутренний суд. Его герои страдают от ясности, видят правду слишком отчётливо, и потому не могут с ней жить. В стихотворении «Сон» поэт описывает странное чувство: он будто видит себя со стороны — мёртвым, но спокойным. Там, где жизнь полна тревоги, во сне наступает короткая тишина, почти освобождение. А Печорин, герой «Героя нашего времени», спит тревожно, будто даже во сне не может обрести покоя. Лермонтов делает сон зеркалом раздвоенности человека: он живёт и наблюдает за собой одновременно, не доверяя ни миру, ни собственному сердцу. Сон у него — единственная территория, где можно быть искренним, потому что там исчезает необходимость играть роль.

Гоголь воспринимает сон иначе — как проявление абсурда, как способ показать, насколько зыбка граница между разумностью и безумием. Его герои живут как бы в полусне. Петербург в его прозе — сам по себе сновидение, город, который снится России. Здесь чиновник может стать тенью, а шляпа — частью судьбы. В «Невском проспекте» сон не просто разрушает жизнь художника Пискарёва, а показывает трагедию эстетического сознания, неспособного выдержать столкновение с грязной реальностью. Его сновидение о прекрасной женщине оказывается сильнее действительности — и гибельнее. Гоголь не осуждает своего героя: он показывает, что в мире, где правда унижена, сон становится единственным убежищем для души. И это убежище хрупкое, почти прозрачное, но без него жить невозможно.

Сон у Достоевского — уже не просто образ, а целый философский инструмент. Он превращает сновидение в момент внутреннего суда, в пространство, где герой проходит через смерть, чтобы воскреснуть. 

Раскольников видит во сне замученную лошадь, и именно этот сон впервые пробивает брешь в его рассудочной логике. Это не аллегория, а подлинный внутренний крик: сострадание просыпается раньше разума. Позднее в «Сне смешного человека» Достоевский доведёт эту идею до предела. Герой, потерявший смысл жизни, решает покончить с собой, но засыпает — и во сне умирает, чтобы увидеть рай. И именно этот сон становится для него воскресением. Проснувшись, он уже не тот. Реальность не изменилась, но изменился он сам.

Достоевский показывает, что сон — это не иллюзия, а особая форма истины. Во сне человек освобождается от логики, от гордости, от социального костюма. Там, где днём он притворяется, ночью он становится настоящим. Сон у Достоевского — это не бегство, а откровение. Это пространство, где человек впервые осознаёт, что зло не извне, а внутри него. И только приняв это знание, он может измениться. В этом смысле сон становится формой духовного опыта, эквивалентом исповеди.

Толстой относится к сну иначе — у него он связан с телом и совестью. Его герои спят плохо, потому что не могут договориться с самими собой. Сновидения у Толстого — не мистические, а моральные. В «Анне Карениной» сон Анны о паровозе — пророчество её собственной гибели, но также отражение того, как реальность медленно, неотвратимо подчиняет её внутренний мир. У Пьера Безухова во сне рождается осознание ценности жизни: после пережитого кошмара казни он впервые чувствует благодарность просто за дыхание. У Толстого сон всегда связан с телесным: это голос плоти, которая говорит, когда душа молчит. Он показывает, что истина — не в отвлечённой идее, а в простом ощущении жизни, которое нельзя рационализировать.

Интересно, что во всех этих примерах сон выполняет примерно одну и ту же функцию: он показывает человеку правду, но разными средствами. У Пушкина и Лермонтова — через поэтическое откровение, у Гоголя — через гротеск, у Достоевского — через нравственное потрясение, у Толстого — через телесную правду совести. Сон объединяет их всех как форма перехода, как рубеж между мирами. Днём герой живёт в рамках, ночью — становится собой.

Сон в русской литературе XIX века можно рассматривать и как культурную реакцию на кризис рационализма. Эпоха требовала от человека быть логичным, рассудительным, «положительным». Но русская душа, по выражению Бердяева, всегда оставляла место для иррационального. Сон становился тем клапаном, через который выходило вытесненное. В нём звучали страхи, желания, сомнения, которые не находили места в дневной жизни. Поэтому сон для писателей XIX века — не противоположность реальности, а её продолжение, но на другом уровне.