Анастасия Кругликова
Самый страшный сон Гоголя
В 1931 году группа писателей присутствовала на вскрытии могилы Гоголя в Свято-Даниловом монастыре и перенесении его праха на Новодевичье кладбище. Вскоре пошли слухи – крышка гроба Гоголя была исцарапана, а останки лежали в неестественном положении...
Источником слухов стали, видимо, устные рассказы писателя Владимира Лидина, одного из свидетелей эксгумации.
Правда, другие присутствовавшие говорили, что «гроба как такового не было <…> археологи с трудом своими инструментами расчищали распавшийся скелет».
Сам Гоголь много читал и писал о летаргии. В его «Завещании» даже сказано: «Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
Так как же умер Николай Васильевич? Тургенев писал: «Эта страшная смерть — историческое событие — понятна не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает...»
Искать разгадку тайны смерти Гоголя, как мне видится, нужно не в последних неделях его жизни. Эта история начинается за десять лет до…
Правда, другие присутствовавшие говорили, что «гроба как такового не было <…> археологи с трудом своими инструментами расчищали распавшийся скелет».
Сам Гоголь много читал и писал о летаргии. В его «Завещании» даже сказано: «Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».
Так как же умер Николай Васильевич? Тургенев писал: «Эта страшная смерть — историческое событие — понятна не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает...»
Искать разгадку тайны смерти Гоголя, как мне видится, нужно не в последних неделях его жизни. Эта история начинается за десять лет до…
Духовный переворот
«После “Ревизора” я почувствовал, более нежели когда-либо прежде, потребность сочиненья полного, где было бы уже не одно то, над чем следует смеяться… С этих пор человек и душа человека сделались, больше чем когда-либо, предметом наблюдений»
1842 год. Издан первый том «Мертвых душ». Гоголь просит друзей присылать ему все известные им отзывы о поэме. Его интересует не столько художественная, сколько нравственная её сторона. Особенно – отсутствие в ней положительного идеала.
Вскоре после успеха «Ревизора», в 1839 году в дороге у Гоголя случается нервический припадок. Нечто похожее на то, что мы назвали бы панической атакой. Он уверен, что умирает. Рядом оказывается врач, он помогает писателю. Тот доезжает до Рима и много думает о случившемся. Ведь он должен был умереть – но не умер. Господь спас его? Зачем? Ради «Мертвых душ»!
Вскоре после успеха «Ревизора», в 1839 году в дороге у Гоголя случается нервический припадок. Нечто похожее на то, что мы назвали бы панической атакой. Он уверен, что умирает. Рядом оказывается врач, он помогает писателю. Тот доезжает до Рима и много думает о случившемся. Ведь он должен был умереть – но не умер. Господь спас его? Зачем? Ради «Мертвых душ»!
В тот момент у Гоголя происходит духовный переворот. Мы привыкли делить жизнь Льва Толстого на до и после его духовного переворота – но так же можно разделить и жизнь Николая Васильевича. Теперь талант, данный ему Богом, Гоголь хочет направить для прославления Бога и на пользу людям. Он считает, что может и должен многое изменить в России и в людях. Но чтобы достичь этого, он должен очищать себя молитвой и истинно христианской жизнью.
«С большими усилиями удалось мне кое-как выпустить в свет первую часть “Мертвых душ”, как бы затем, чтобы увидеть на ней, как я был еще далек от того, к чему стремился. После этого нашло на меня вновь безблагодатное состояние. Изгрызалось перо, раздражались нервы и силы — и ничего не выходило. И вдруг болезни и тяжкие душевные состоянья, оторвавши меня разом от всего и даже от самой мысли об искусстве, обратили к тому, к чему прежде, чем сделался писатель, уже имел я охоту: к наблюденью внутреннему над человеком и над душой человеческой ...Как глубже перед тобой раскрывается это познание, когда начнешь дело с собственной своей души! На этом-то пути поневоле встретишься ближе с Тем, Который Один из всех доселе бывших на земле показал в Себе полное познанье души человеческой...»
В 1843 Николай Васильевич, судя по всему, впервые уничтожает главы второго тома «Мертвых душ». В 1845 – ещё раз.
«Вы грубо и жалко ошиблись!»
«Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить Небу и человечеству, оскорбляете и Бога и человека!»
Но он задумывает новую книгу и уже в 1847 выпускает ее. «Выбранные места из переписки с друзьями». Лучшие фрагменты его писем – о религии, о России, об устройстве мира. Он пишет о книге: «Она нужна, слишком нужна всем, вот что покамест могу сказать».
В предисловии к «Выбранным местам» Гоголь говорит, что своей новой книгой хочет искупить бесполезность всего, доселе им написанного. Нет, он не отрекается от своих прежних произведений. О бесполезности своих сочинений он говорит в смысле религиозном, духовном, ибо в письмах его находится более нужного для человека, чем в его сочинениях.
О книге говорят все, на её выход откликаются почти все газеты. Откликаются и друзья Гоголя, например, Аксаковы: «Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить Небу и человечеству, оскорбляете и Бога и человека!». Вы изменили своему дарованию и убеждениям, лицемерие, корысть, гимн властям, вы хотите попасть в наставники к сыну наследника престола… Такие обвинения бросает ему Виссарион Белинский. Петр Вяземский говорит, что на Гоголя смотрят так, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбежал из дома и постригся в монахи.
В предисловии к «Выбранным местам» Гоголь говорит, что своей новой книгой хочет искупить бесполезность всего, доселе им написанного. Нет, он не отрекается от своих прежних произведений. О бесполезности своих сочинений он говорит в смысле религиозном, духовном, ибо в письмах его находится более нужного для человека, чем в его сочинениях.
О книге говорят все, на её выход откликаются почти все газеты. Откликаются и друзья Гоголя, например, Аксаковы: «Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить Небу и человечеству, оскорбляете и Бога и человека!». Вы изменили своему дарованию и убеждениям, лицемерие, корысть, гимн властям, вы хотите попасть в наставники к сыну наследника престола… Такие обвинения бросает ему Виссарион Белинский. Петр Вяземский говорит, что на Гоголя смотрят так, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбежал из дома и постригся в монахи.
Гоголь, который говорит серьезно и наставительно, о Боге и судьбе России, который больше не хочет никого смешить, оказывается современникам неинтересен. А суждения его так радикальны, что… Тургенев вспоминает, что к Гоголю с тех пор ездили как к гению, у которого что-то тронулось в голове.
Николай Васильевич потрясен. Сам он говорит о книге «осудить меня за нее справедливо может один Тот». И возвращается к работе над вторым томом «Мертвых душ».
Январь 1851. Гоголь читает всё тем же Аксаковым первые главы второго тома. «Слава Богу! Талант его стал выше и глубже...Теперь только я убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит он в первом томе...». Но Гоголь недоволен. Он хочет так написать свою поэму, чтобы из нее путь к Христу был ясен для каждого.
Цели, им поставленные, выходят за пределы литературы. И невозможность осуществить замысел, несбыточный по определению, а не от недостатка таланта и праведности, делает трагедию в жизни Гоголя предрешенной.
Николай Васильевич потрясен. Сам он говорит о книге «осудить меня за нее справедливо может один Тот». И возвращается к работе над вторым томом «Мертвых душ».
Январь 1851. Гоголь читает всё тем же Аксаковым первые главы второго тома. «Слава Богу! Талант его стал выше и глубже...Теперь только я убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит он в первом томе...». Но Гоголь недоволен. Он хочет так написать свою поэму, чтобы из нее путь к Христу был ясен для каждого.
Цели, им поставленные, выходят за пределы литературы. И невозможность осуществить замысел, несбыточный по определению, а не от недостатка таланта и праведности, делает трагедию в жизни Гоголя предрешенной.
«Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы “Мертвых душ”…»
1852 год только начался. Гоголь сообщает друзьям, что второй том Мертвых душ готов к печати.
26 января умирает один из самых близких Гоголю людей – Екатерина Хомякова, тридцати пяти лет от роду, беременная, оставив семерых детей. Она была женой философа Алексея Хомякова и сестрой одного из ближайших друзей Гоголя, поэта Николая Языкова. Наутро после панихиды Гоголь говорит Хомякову: «Всё для меня кончено».
5 февраля он жалуется посетившему его приятелю на «расстройство желудка и на слишком сильное действие лекарства, которое ему дали». В тот же день он едет к своему духовнику. Начинает поститься. С 5 февраля почти все ночи проводит в молитве.
7 февраля в церкви за обедней падает и много плачет. Слаб. Когда друзья предлагают ему есть больше, он отговаривается болезнью, объясняя, что чувствует что-то в животе, что кишки у него переворачиваются, что это болезнь его отца, умершего в такие же лета, и притом оттого, что его лечили…
26 января умирает один из самых близких Гоголю людей – Екатерина Хомякова, тридцати пяти лет от роду, беременная, оставив семерых детей. Она была женой философа Алексея Хомякова и сестрой одного из ближайших друзей Гоголя, поэта Николая Языкова. Наутро после панихиды Гоголь говорит Хомякову: «Всё для меня кончено».
5 февраля он жалуется посетившему его приятелю на «расстройство желудка и на слишком сильное действие лекарства, которое ему дали». В тот же день он едет к своему духовнику. Начинает поститься. С 5 февраля почти все ночи проводит в молитве.
7 февраля в церкви за обедней падает и много плачет. Слаб. Когда друзья предлагают ему есть больше, он отговаривается болезнью, объясняя, что чувствует что-то в животе, что кишки у него переворачиваются, что это болезнь его отца, умершего в такие же лета, и притом оттого, что его лечили…
«Иное надо было сжечь, — говорит он, подумав, — а за другое помолились бы за меня Богу; но, Бог даст, выздоровею и все поправлю»
В Прощеное воскресенье, 10 февраля, Гоголь просит своего друга графа Александра Толстого передать рукописи, включая второй том «Мертвых душ», святителю Филарету, митрополиту Московскому, чтобы тот определил, что нужно печатать, а чего не следует (то есть Гоголь уверен, что это должен определить именно человек, принадлежащий церкви!). Граф не принимает бумаг, опасаясь утвердить в друге мысль о смерти. С этого дня Гоголь больше не выезжает из дома.
Со слов графа Толстого, у которого писатель живет, известно, что он принимает пищу два раза в день: утром хлеб или просфору, которую запивал липовым чаем, вечером — кашицу или чернослив.
Ночь с 11 на 12 февраля. В третьем часу Гоголь после долгой молитвы будит своего слугу Семена, велит ему растопить печь. Поняв, что Гоголь собирается делать, мальчик Семен падает на колени и плачет. Гоголь говорит ему молиться. Он бросает в печь рукописи. Они не горят, слишком плотно связаны. Гоголь, будучи абсолютно спокоен, достает их и раскладывает снова. Рукописи сожжены. Перекрестившись, он возвращается в свою комнату. Плачет. «Иное надо было сжечь, — говорит он, подумав, — а за другое помолились бы за меня Богу; но, Бог даст, выздоровею и все поправлю»
Со слов графа Толстого, у которого писатель живет, известно, что он принимает пищу два раза в день: утром хлеб или просфору, которую запивал липовым чаем, вечером — кашицу или чернослив.
Ночь с 11 на 12 февраля. В третьем часу Гоголь после долгой молитвы будит своего слугу Семена, велит ему растопить печь. Поняв, что Гоголь собирается делать, мальчик Семен падает на колени и плачет. Гоголь говорит ему молиться. Он бросает в печь рукописи. Они не горят, слишком плотно связаны. Гоголь, будучи абсолютно спокоен, достает их и раскладывает снова. Рукописи сожжены. Перекрестившись, он возвращается в свою комнату. Плачет. «Иное надо было сжечь, — говорит он, подумав, — а за другое помолились бы за меня Богу; но, Бог даст, выздоровею и все поправлю»
«Самосожжение Гоголя», Илья Репин, 1909
На следующий день, возможно, желая объяснить случившееся, он пишет в письме: «Вообразите, как силен злой дух! Я хотел сжечь бумаги, давно уже на то определенные, а сжег главы “Мертвых душ”, которые хотел оставить друзьям на память после моей смерти».
14 февраля, в четверг, Гоголь, по свидетельству Хомякова, говорит:
14 февраля, в четверг, Гоголь, по свидетельству Хомякова, говорит:
«Надобно меня оставить, я знаю, что должен умереть»
В эти же дни он делает распоряжения Толстому насчет своего слуги Семена. Средства, которые будут выручены от последнего издания его сочинений, он незадолго до этого просит раздать неимущим.
16 февраля – врачи пытаются его лечить, но он мало следует рекомендациям.
18 февраля он соборуется и исповедуется. Все положенные на соборовании Евангелия выслушивает «в полной памяти, держа в руках свечу, проливая слезы». Ложится в постель и больше не встает.
19 февраля его посещает доктор Тарасенков. Гоголь лежит на диване, в халате, в сапогах, отвернувшись лицом к стене, с закрытыми глазами. Он читает молитву. Собранный консилиум врачей начинает лечить его насильно…
Теперь давайте ненадолго оставим умирающего – мы ещё вернёмся и проживём последние дни и часы вместе с ним, но сейчас предадимся сухой аналитике и попробуем понять, что происходит – и что же всё-таки станет причиной его смерти.
16 февраля – врачи пытаются его лечить, но он мало следует рекомендациям.
18 февраля он соборуется и исповедуется. Все положенные на соборовании Евангелия выслушивает «в полной памяти, держа в руках свечу, проливая слезы». Ложится в постель и больше не встает.
19 февраля его посещает доктор Тарасенков. Гоголь лежит на диване, в халате, в сапогах, отвернувшись лицом к стене, с закрытыми глазами. Он читает молитву. Собранный консилиум врачей начинает лечить его насильно…
Теперь давайте ненадолго оставим умирающего – мы ещё вернёмся и проживём последние дни и часы вместе с ним, но сейчас предадимся сухой аналитике и попробуем понять, что происходит – и что же всё-таки станет причиной его смерти.
Не хотел лечиться?
Гоголь – один из самых известных ипохондриков в истории. Однако из записок Тарасенкова, его последнего врача, мы узнаём, будто лечиться он не хотел: «Об лекарствах аптечных он имел понятие как об ядах, решительно отказывался от них…».
Но вот нюанс: Тарасенков видел Гоголя в жизни только несколько раз, он познакомился с ним 22 января 1852, когда Гоголь был еще здоров, а затем провел у постели умирающего три дня. При написании своей статьи он пользовался рассказами о Гоголе по крайней мере трех его друзей и знакомых, но не сослался на источники сообщаемых им сведений, желая, вероятно, создать у читателя впечатление информации «из первых уст».
При сравнении двух редакций мемуаров Тарасенкова, черновика воспоминаний, который он не планировал печатать, и публикации в журнале, появляются подозрения, что Тарасенков пытается скрыть ошибку врачей, из-за которой погиб другой пациент. Та самая Екатерина Хомякова, столь дорогая Николаю Васильевичу. В 1852 в черновике мемуаров о Гоголе он писал:
Но вот нюанс: Тарасенков видел Гоголя в жизни только несколько раз, он познакомился с ним 22 января 1852, когда Гоголь был еще здоров, а затем провел у постели умирающего три дня. При написании своей статьи он пользовался рассказами о Гоголе по крайней мере трех его друзей и знакомых, но не сослался на источники сообщаемых им сведений, желая, вероятно, создать у читателя впечатление информации «из первых уст».
При сравнении двух редакций мемуаров Тарасенкова, черновика воспоминаний, который он не планировал печатать, и публикации в журнале, появляются подозрения, что Тарасенков пытается скрыть ошибку врачей, из-за которой погиб другой пациент. Та самая Екатерина Хомякова, столь дорогая Николаю Васильевичу. В 1852 в черновике мемуаров о Гоголе он писал:
«…когда она была уже в опасности, при нем спросили у доктора, в каком положении он ее находит, он отвечал: “Надеюсь, что ей не давали каломель, который может ее погубить?!” Но Гоголю было известно, что каломель уже был дан — он вбегает к графу и бранным голосом говорит: “Все кончено, она погибнет, ей дали ядовитое лекарство!” К несчастию, больная действительно в скором времени умерла»
«Наше выздоровление в руках Божиих, а не в руках докторов и не в руках каких-либо медицинских средств. Я думаю, что какое бы ни было предписано нам лечение, хотя бы оно даже и не вполне соответствовало нашему недугу и даже самый врач ошибся, но если мы во имя Божие и верой в Бога станем им лечиться, то всевышняя воля направит всё в исцеление нам»
А в 1856 в своей статье Тарасенков, пересказывая эту историю, удалил слова о каломели: «Когда Гоголю объявили, что она в опасности и что ей назначены были аллопатические аптечные лекарства, он в большом волнении прибежал к своему другу и предсказывал неминучую гибель». Всё стало выглядеть так, будто Гоголь – сумасшедший невежда, считающий аптечные лекарства ядом и залогом неминуемой гибели!
На самом же деле он всю жизнь общался русскими и европейскими врачами, лечился на курортах. А в конце жизни снабжал сестру Ольгу медицинскими пособиями для лечения крестьян в деревне и помогал ей организовывать для этого аптеку.
Но. Николай Васильевич и правда считал, что указаниям медиков стоит следовать далеко не всегда. Дело в особом восприятии Гоголем болезни: «Наше выздоровление в руках Божиих, а не в руках докторов и не в руках каких-либо медицинских средств. Я думаю, что какое бы ни было предписано нам лечение, хотя бы оно даже и не вполне соответствовало нашему недугу и даже самый врач ошибся, но если мы во имя Божие и верой в Бога станем им лечиться, то всевышняя воля направит всё в исцеление нам».
На самом же деле он всю жизнь общался русскими и европейскими врачами, лечился на курортах. А в конце жизни снабжал сестру Ольгу медицинскими пособиями для лечения крестьян в деревне и помогал ей организовывать для этого аптеку.
Но. Николай Васильевич и правда считал, что указаниям медиков стоит следовать далеко не всегда. Дело в особом восприятии Гоголем болезни: «Наше выздоровление в руках Божиих, а не в руках докторов и не в руках каких-либо медицинских средств. Я думаю, что какое бы ни было предписано нам лечение, хотя бы оно даже и не вполне соответствовало нашему недугу и даже самый врач ошибся, но если мы во имя Божие и верой в Бога станем им лечиться, то всевышняя воля направит всё в исцеление нам».
В статье «Значение болезней» в «Выбранных местах» Гоголь утверждал: «Не будь тяжких болезненных страданий, куда б я теперь не занесся!.. Слыша все это, смиряюсь я всякую минуту и не нахожу слов, как благодарить небесного Промыслителя за мою болезнь». По убеждению Гоголя, болезнь дается человеку не только для смирения — что само по себе очень важно, но и как прямое указание к перемене жизни, а художнику — еще и к усовершенствованию его писательской деятельности. Может быть, и ощущение болезни в теле в феврале 1852 он воспринял как знак свыше, что труд его снова плох.
Покончил с собой?
Екатерина сказала: «Замечательный стих, единственный, который против самоубийства». На что Гоголь ответил: «Это такой нелепый грех, что невозможно было Христу о нем говорить. К чему?»
Говорили, будто Гоголь уморил себя голодом. Или желая покончить с собой, но не имея других «законных» способов это сделать, будучи христианином, или просто в приступе религиозного фанатизма.
11 февраля, за десять дней до смерти Гоголя, начался Великий пост, первая неделя которого отличается особой строгостью: до среды пищу почти не вкушают, а сильные остаются без нее до субботы. Но со слов графа Толстого известно, что Гоголь принимал пищу два раза в день, то есть как болящий позволил себе послабление. Постился он не первый раз в жизни, и каким-то чрезмерным потрясением подобное ограничение в еде для него не было. К тому же, он всю жизнь страдал проблемами с желудком и кишечником. А в моменты обострений легче потреблять минимум пищи. При этом совсем не ел он только последние три дня.
Знаем ли мы, как Гоголь относился к греху самоубийства? Да, об этом есть прямое свидетельство в дневнике его приятельницы Екатерины Хитрово. В январе 1851 она записала слова Гоголя, сказанные им по поводу евангельского стиха: «Претерпевый же до конца, той спасется». Екатерина сказала: «Замечательный стих, единственный, который против самоубийства». На что Гоголь ответил: «Это такой нелепый грех, что невозможно было Христу о нем говорить. К чему?». Да, Маяковский написал на смерть Есенина «В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней», а через несколько лет застрелился. И все-таки крайняя религиозность Гоголя, можно сказать богобоязненность, делают самоубийство маловероятным.
11 февраля, за десять дней до смерти Гоголя, начался Великий пост, первая неделя которого отличается особой строгостью: до среды пищу почти не вкушают, а сильные остаются без нее до субботы. Но со слов графа Толстого известно, что Гоголь принимал пищу два раза в день, то есть как болящий позволил себе послабление. Постился он не первый раз в жизни, и каким-то чрезмерным потрясением подобное ограничение в еде для него не было. К тому же, он всю жизнь страдал проблемами с желудком и кишечником. А в моменты обострений легче потреблять минимум пищи. При этом совсем не ел он только последние три дня.
Знаем ли мы, как Гоголь относился к греху самоубийства? Да, об этом есть прямое свидетельство в дневнике его приятельницы Екатерины Хитрово. В январе 1851 она записала слова Гоголя, сказанные им по поводу евангельского стиха: «Претерпевый же до конца, той спасется». Екатерина сказала: «Замечательный стих, единственный, который против самоубийства». На что Гоголь ответил: «Это такой нелепый грех, что невозможно было Христу о нем говорить. К чему?». Да, Маяковский написал на смерть Есенина «В этой жизни помереть не трудно. Сделать жизнь значительно трудней», а через несколько лет застрелился. И все-таки крайняя религиозность Гоголя, можно сказать богобоязненность, делают самоубийство маловероятным.
Всё-таки летаргия?
За три дня до смерти Гоголь перестал есть – и только за три дня до смерти лег в постель. Со слов того же Тарасенкова известно, что он переносил болезнь в кресле: «Свое пощение он не ограничивал одною пищею, но и сон умерял до чрезмерности; после ночной продолжительной молитвы он вставал рано и шел к заутрени...». «Несмотря на свое убеждение, что постель будет для него смертным одром (почему он старался оставаться в креслах), в понедельник на второй неделе поста (то есть 18 февраля) он улегся, хотя в халате и сапогах, и уже более не вставал с постели».
К тому моменту Гоголь уже 11 лет спал именно в креслах. Его друг Павел Анненков еще в 1841 году, во время их жизни в Риме, видел, что Гоголь не спит в постели. Утром даже приходилось её взбивать, чтоб служанка не заподозрила чего-то античного – мужчин живёт двое, а кровать расстелена только одна. Сам Анненков говорил: «Поводом к такому образу жизни могла быть, во-первых, опасная болезнь, недавно им выдержанная и сильно напугавшая его, а во-вторых, боязнь обморока и замирания, которым он, как говорят, действительно был подвержен».
Именно после своего духовного переворота Гоголь спал в одежде в креслах. Или он делал так в рамках аскетического отказа от удовольствий – вполне мог подражать монашескому обычаю проводить ночной отдых не на ложе, а на стуле. Или же – боялся летаргического сна. К слову, боялись летаргии многие – именно тогда во многих журналах появились статьи о похороненных заживо.
Полностью исключить вероятность того, что в феврале 1852 Гоголь, несмотря на его борьбу с «замираниями», всё-таки «уснул», нельзя – и некоторые симптомы указывают именно на летаргию.
На утро после его смерти пришёл скульптор Николай Рамазанов:
К тому моменту Гоголь уже 11 лет спал именно в креслах. Его друг Павел Анненков еще в 1841 году, во время их жизни в Риме, видел, что Гоголь не спит в постели. Утром даже приходилось её взбивать, чтоб служанка не заподозрила чего-то античного – мужчин живёт двое, а кровать расстелена только одна. Сам Анненков говорил: «Поводом к такому образу жизни могла быть, во-первых, опасная болезнь, недавно им выдержанная и сильно напугавшая его, а во-вторых, боязнь обморока и замирания, которым он, как говорят, действительно был подвержен».
Именно после своего духовного переворота Гоголь спал в одежде в креслах. Или он делал так в рамках аскетического отказа от удовольствий – вполне мог подражать монашескому обычаю проводить ночной отдых не на ложе, а на стуле. Или же – боялся летаргического сна. К слову, боялись летаргии многие – именно тогда во многих журналах появились статьи о похороненных заживо.
Полностью исключить вероятность того, что в феврале 1852 Гоголь, несмотря на его борьбу с «замираниями», всё-таки «уснул», нельзя – и некоторые симптомы указывают именно на летаргию.
На утро после его смерти пришёл скульптор Николай Рамазанов:
«Когда я подошел к телу Гоголя, он не казался мне мертвым. Улыбка рта и не совсем закрытый правый глаз его породили во мне мысль о летаргическом сне, так что я не вдруг решился снять маску…»
Однако сразу после снятия маски, до статьи, он написал личное письмо, в котором проговорился: «Когда я ощупывал ладонью корку алебастра — достаточно ли он разогрелся и окреп, то невольно вспомнил завещание (в письмах к друзьям), где Гоголь говорит, чтобы не предавать тело его земле, пока не появятся в теле видимые признаки разложения, — после снятия маски можно было вполне убедиться, что опасения Гоголя были напрасны; он не оживет, это не летаргия, но вечный, непробудный сон!»
То есть на самом деле Рамазанов вспомнил о возможности летаргии только после снятия маски.
Что это значит? Что даже если Николай Васильевич действительно впал в сон, то гроб он позже не царапал – потому что едва ли он мог пережить асфиксию, вызванную наложением на лицо алебастра. Конечно, после снятия маски уже никто «не оживёт» – ещё бы.
То есть на самом деле Рамазанов вспомнил о возможности летаргии только после снятия маски.
Что это значит? Что даже если Николай Васильевич действительно впал в сон, то гроб он позже не царапал – потому что едва ли он мог пережить асфиксию, вызванную наложением на лицо алебастра. Конечно, после снятия маски уже никто «не оживёт» – ещё бы.
Так от чего же умер Гоголь?
У тех специалистов, которые отвергают возможность сна, нет единого мнения о медицинском диагнозе. Не хватает информации.
Сейчас врачи знают, что с умирающим нужно было делать обратное тому, что применялось – то есть, да, Гоголя «залечили». Некоторые врачи предполагают, что его силы были подорваны перенесенной в Италии малярией. Другие подозревают брюшной тиф или менингит. Третьи ставят диагнозы из области психиатрии.
Если всё-таки отбросить мысль о летаргии, ни подтвердить, ни опровергнуть которую нельзя, то наиболее адекватной версией представляется мне такая. Будучи и без того невротиком, впадая в болезнь при любом нервном потрясении, Гоголь, ослабленный малярией или иным из заболеваний, которое не было возможно определить, не выдержал нервного напряжения – от работы над вторым томом и сомнений в его ценности, от борьбы за чистоту собственной души. И умер от общего физического и психического истощения организма, которого не добивался осознанно.
Сейчас врачи знают, что с умирающим нужно было делать обратное тому, что применялось – то есть, да, Гоголя «залечили». Некоторые врачи предполагают, что его силы были подорваны перенесенной в Италии малярией. Другие подозревают брюшной тиф или менингит. Третьи ставят диагнозы из области психиатрии.
Если всё-таки отбросить мысль о летаргии, ни подтвердить, ни опровергнуть которую нельзя, то наиболее адекватной версией представляется мне такая. Будучи и без того невротиком, впадая в болезнь при любом нервном потрясении, Гоголь, ослабленный малярией или иным из заболеваний, которое не было возможно определить, не выдержал нервного напряжения – от работы над вторым томом и сомнений в его ценности, от борьбы за чистоту собственной души. И умер от общего физического и психического истощения организма, которого не добивался осознанно.
Сошёл с ума?
Сейчас у Гоголя разные специалисты предполагают и шизофрению, и биполярное аффективное расстройство, и разные формы психозов. Наличие у Гоголя психического расстройства однозначно отрицать нельзя, как нельзя и сказать, что оно было – и каким оно было. У нас просто недостаточно сведений, а ставить диагнозов по письмам, в которых Гоголь далеко не всегда был искренен, или воспоминаниям друзей – дурной вкус.
При этом по утверждению Тарасенкова незадолго до смерти Гоголь поехал в Преображенскую больницу – психиатрическую. Он якобы долго ходил у ворот на ветру, не решаясь войти, а потом опять сел в сани и велел ехать обратно, домой. Хотел ли он сдаться врачам, думал ли навестить живущего в больнице юродивого Корейшу, приезжал ли вообще – мы уже никогда не узнаем.
Душевное расстройство у Гоголя могло быть. И всё-таки очень часто нам проще думать, что всё дело в диагнозе. Это упрощает восприятие сложнейшего духовного мира гения. Сказать «у него была шизофрения» гораздо проще, чем попытаться понять внутреннюю, исключительно внутреннюю драму человека, чья душевная организация, вероятно, была сложнее и тоньше нашей. Да и как осознать, что человек может в 42 года без понятного диагноза за неделю сгореть – вместе со своей рукописью.
При этом по утверждению Тарасенкова незадолго до смерти Гоголь поехал в Преображенскую больницу – психиатрическую. Он якобы долго ходил у ворот на ветру, не решаясь войти, а потом опять сел в сани и велел ехать обратно, домой. Хотел ли он сдаться врачам, думал ли навестить живущего в больнице юродивого Корейшу, приезжал ли вообще – мы уже никогда не узнаем.
Душевное расстройство у Гоголя могло быть. И всё-таки очень часто нам проще думать, что всё дело в диагнозе. Это упрощает восприятие сложнейшего духовного мира гения. Сказать «у него была шизофрения» гораздо проще, чем попытаться понять внутреннюю, исключительно внутреннюю драму человека, чья душевная организация, вероятно, была сложнее и тоньше нашей. Да и как осознать, что человек может в 42 года без понятного диагноза за неделю сгореть – вместе со своей рукописью.
«Лестницу, поскорее, давай лестницу!..»
За три дня до смерти Гоголя приходит Московский гражданский губернатор Иван Капнист. Гоголь лежит, отвернувшись лицом к стене. Из неосторожного разговора присутствующих Николай Васильевич понимает, что они считают его не в своем уме. В эту минуту Гоголь оборачивается и говорит Капнисту: «У вас в канцелярии десять лет служит на одном месте чиновник, честный, скромный и толковый труженик, и нет ему ходу и никакой награды; обратите внимание на это, ваше превосходительство, хотя бы в мою память»
Устами героя «Записок сумасшедшего» Гоголь будто задолго до молил о помощи: «Боже! Что они делают со мной! Они льют на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня! Что я сделал им? За что они мучают меня?»
Последние слова Гоголя: «Как сладко умирать»
Последние слова Гоголя: «Как сладко умирать»
19 февраля. Врачи признают Гоголя сумасшедшим и, несмотря на его мольбы оставить его, погружают его в горячую ванну и обливают холодной водой. Он стонет и кричит. На нос ставят пиявки. «Не надо! Снимите пиявки, поднимите ото рта пиявки!». На голову кладут лед. Начинают кровопускание. При нем кричат, что он сумасшедший и что он умирает.
Устами героя «Записок сумасшедшего» Гоголь будто задолго до молил о помощи: «Боже! Что они делают со мной! Они льют на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня! Что я сделал им? За что они мучают меня?»
21 февраля. Ночью он тяжело дышит, к утру дыхание становится реже, кажется, что он уснул. Около восьми утра присутствующие констатируют смерть Гоголя.
Накануне он говорит: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Подобные же слова о лестнице произнёс перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых духовных писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно.
Последние слова Гоголя: «Как сладко умирать».
Устами героя «Записок сумасшедшего» Гоголь будто задолго до молил о помощи: «Боже! Что они делают со мной! Они льют на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня! Что я сделал им? За что они мучают меня?»
21 февраля. Ночью он тяжело дышит, к утру дыхание становится реже, кажется, что он уснул. Около восьми утра присутствующие констатируют смерть Гоголя.
Накануне он говорит: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Подобные же слова о лестнице произнёс перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых духовных писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно.
Последние слова Гоголя: «Как сладко умирать».
«Не хуже ли это первого тома?»
В тексте второго тома Гоголь ведёт своих героев к духовному перерождению. Он хочет через них указать читателям путь ко Христу. В итоге герои иногда говорят словами самого Гоголя из «Выбранных мест» – искусственно.
«Не хуже ли это первого тома?» всё время спрашивает Гоголь друзей. Да, после своего духовного перелома он уверен, что текст должен вести читателя к духовному совершенствованию, и только в этом призвание искусства. Но сердцем, чутьем поэта чувствует – получилось не то.
Может быть, в эту ночь с 11 на 12 февраля Гоголь-поэт побеждает Гоголя-проповедника. Но Гоголь-человек больше не может выносить эту борьбу.
«Не хуже ли это первого тома?» всё время спрашивает Гоголь друзей. Да, после своего духовного перелома он уверен, что текст должен вести читателя к духовному совершенствованию, и только в этом призвание искусства. Но сердцем, чутьем поэта чувствует – получилось не то.
Может быть, в эту ночь с 11 на 12 февраля Гоголь-поэт побеждает Гоголя-проповедника. Но Гоголь-человек больше не может выносить эту борьбу.
Подписаться на автора текста: