Анастасия Кругликова
«Война это весело». Как понимать Александра Блока
«Есть ещё океан» написал Блок о крушении Титаника. «Есть ещё воздух» и «слушайте музыку Революции» написал он о крушении империи...
...«Война это прежде всего весело», сказал он Гиппиус при их первом с начала мировой войны телефонном «свидании». Из всей переписки Блока с его другом Белым – Борисом Бугаевым, если отбросить псевдоним – большинство людей понимает только «дорогой Саша» и «дорогой Боря». Так шутят блоковеды.
Когда я читаю лекции о Блоке и привожу цитаты из его статей, дневников и писем, часто добавляю «давайте разберёмся, что же это значит, если перевести с языка Блока». Потому что он давал общим для всех словам свои значения, а потом строил из этих слов целые фразы. А ещё – жил в контексте, который «нам сто лет тому вперёд» неизвестен.
Я не могу объяснить вам – и себе – Блока, то есть, не могу дать вам рыбу. Но могу дать удочку – небольшой словарь понятий, базовый минимум для понимания «дорогого Саши». Он поможет вам если не объясниться с поэтом при встрече, то хотя бы убедиться, что он не был ни сумасшедшим, ни кровожадным – вы же не подумали, что Блок обрадовался гибели полутора тысяч человек на Титанике?
Когда я читаю лекции о Блоке и привожу цитаты из его статей, дневников и писем, часто добавляю «давайте разберёмся, что же это значит, если перевести с языка Блока». Потому что он давал общим для всех словам свои значения, а потом строил из этих слов целые фразы. А ещё – жил в контексте, который «нам сто лет тому вперёд» неизвестен.
Я не могу объяснить вам – и себе – Блока, то есть, не могу дать вам рыбу. Но могу дать удочку – небольшой словарь понятий, базовый минимум для понимания «дорогого Саши». Он поможет вам если не объясниться с поэтом при встрече, то хотя бы убедиться, что он не был ни сумасшедшим, ни кровожадным – вы же не подумали, что Блок обрадовался гибели полутора тысяч человек на Титанике?
Ключевые для Блока понятия
«музыка», «Революция», «стихия», «интеллигенция»
«Слушайте музыку Революции»
«Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцей,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций...»
Своей конституцией куцей,
А вот у поэта — всемирный запой,
И мало ему конституций...»
Так он написал в статье «Интеллигенция и революция» в январе 1918, через два месяца после Октября и сразу после разгона Учредительного собрания.
Что в понимании Блока «революция»?
Начало Февральской он встретил почти таким же воодушевлением, с каким позднее встретит начало Октябрьской. Хотя с точки зрения «real politic» буржуазная и пролетарская революции – события разного толка. Но Блок одинаково понимал любую революцию, потому что смотрел на неё как на явление метафизического характера, а не – всего лишь – политического. Он сам говорил о себе «я политически безграмотен», «я никогда не возьму в руки власть, я никогда не пойду в партию…».
Революция – возмездие старому миру за его грехи. «Возмездие» – так и называется одна из последних его поэм, так и не дописанная, но писавшаяся ровно об этом. Революция – Всемирный потоп, Блок говорил – «всемирный запой». Будет больно, но произойдёт духовное перерождение. И изменения в государственном строе и прочая политика – только часть этого процесса.
Блок надеялся не просто на новую власть, новый режим.
Что в понимании Блока «революция»?
Начало Февральской он встретил почти таким же воодушевлением, с каким позднее встретит начало Октябрьской. Хотя с точки зрения «real politic» буржуазная и пролетарская революции – события разного толка. Но Блок одинаково понимал любую революцию, потому что смотрел на неё как на явление метафизического характера, а не – всего лишь – политического. Он сам говорил о себе «я политически безграмотен», «я никогда не возьму в руки власть, я никогда не пойду в партию…».
Революция – возмездие старому миру за его грехи. «Возмездие» – так и называется одна из последних его поэм, так и не дописанная, но писавшаяся ровно об этом. Революция – Всемирный потоп, Блок говорил – «всемирный запой». Будет больно, но произойдёт духовное перерождение. И изменения в государственном строе и прочая политика – только часть этого процесса.
Блок надеялся не просто на новую власть, новый режим.
Он надеялся на новый мир и «нового человека». Что изменится человеческая природа.
Подобные надежды были свойственны очевидцам не только этой революции, но и Великой Французской, например. Не только нашим, но и европейским, вроде Вагнера (да, он был не только музыкантом, но об этом далее). У нас: не только Блоку, но и многим эсерам, большевикам, интеллигентам-мистикам – так что, нет, это не беспрецедентная наивность и не сумасшествие Блока. Гумилёв вообще верил, что наступает эра, когда миром будут править поэты. Буквально, не метафорически. Так что Блок мыслил адекватно своему времени.
При этом достижения революции к осени 1917 стали неочевидны даже с точки зрения политики: война продолжалась, царя не было, зато был Керенский. Он болтал, газеты поливали его «помоями своих похвал».
Блок чувствовал, что Революция свершилась не до конца. Волна поднялась и застыла над Россией. И Временное правительство изо всех сил сдерживает её. Правильно это? Нет! Для Блока противостоять Революции значило противостоять самой истории, поскольку происходящее с народом никогда не происходит случайно. Да и… Как противостоять дождю? Пригрозить небу? Дождь всё равно прольётся.
Слева направо: Александр Фёдорович Керенский, Вильгельм Рихард Вагнер, Фридрих Вильгельм Ницше
При этом достижения революции к осени 1917 стали неочевидны даже с точки зрения политики: война продолжалась, царя не было, зато был Керенский. Он бесконечно выступал, говорил, газеты бесконечно поливали его «помоями своих похвал».
Блок чувствовал, что Революция свершилась не до конца. Волна поднялась и застыла над Россией. И Временное правительство изо всех сил сдерживает её. Правильно это? Нет! Для Блока противостоять Революции значило противостоять самой истории, поскольку происходящее с народом никогда не происходит случайно. Да и… Как противостоять дождю? Пригрозить небу? Дождь всё равно прольётся.
Стихия – случайность и неизбежное зло? Для Блока – проявление высшего природного разума. И народ – её носитель. И правы большевики, по крайней мере сейчас, в 1917-1918 году, потому что хотят возглавить стихийные силы народа. Встать на гребне волны, против которой Керенский строит дамбы. Ладно, только говорит, что строит.
Под большевизмом Блок подразумевал некий духовный максимализм, способность дойти до края, отказаться от полумер. Он противопоставлял этот максимализм буржуазной умеренности. Большая часть интеллигенции боялась стихийных сил народа сильнее всего на свете. Блок этими силами восхищался.
Хоть и понимал, что пожар не выбирает, сжигать ему хорошее дерево или только плохое – сгореть может всё:
Блок чувствовал, что Революция свершилась не до конца. Волна поднялась и застыла над Россией. И Временное правительство изо всех сил сдерживает её. Правильно это? Нет! Для Блока противостоять Революции значило противостоять самой истории, поскольку происходящее с народом никогда не происходит случайно. Да и… Как противостоять дождю? Пригрозить небу? Дождь всё равно прольётся.
Стихия – случайность и неизбежное зло? Для Блока – проявление высшего природного разума. И народ – её носитель. И правы большевики, по крайней мере сейчас, в 1917-1918 году, потому что хотят возглавить стихийные силы народа. Встать на гребне волны, против которой Керенский строит дамбы. Ладно, только говорит, что строит.
Под большевизмом Блок подразумевал некий духовный максимализм, способность дойти до края, отказаться от полумер. Он противопоставлял этот максимализм буржуазной умеренности. Большая часть интеллигенции боялась стихийных сил народа сильнее всего на свете. Блок этими силами восхищался.
Хоть и понимал, что пожар не выбирает, сжигать ему хорошее дерево или только плохое – сгореть может всё:
«Революция, как грозовой вихрь, как снежный буран, всегда несет новое и неожиданное; она жестоко обманывает многих; она легко калечит в своем водовороте достойного; она часто выносит на сушу невредимыми недостойных; но — это ее частности, это не меняет ни общего направления потока, ни того грозного и оглушительного гула, который издает поток. Гул этот все равно всегда — о великом»
«Переворот 25 октября, крах Учредительного Собрания и Брестский мир Ал. Ал. встретил радостно, с новой верой в очистительную силу революции. Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами и прислушивался к той «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрестанно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству»
И он одним из первых и немногих начал сотрудничать с большевиками, ибо считал, что долг его как художника – направить огонь на то, что нужно сжечь, «буйство Стеньки и Емельки превратить в волевую музыкальную волну, поставить разрушению такие преграды, которые не ослабят напор огня, но организуют этот напор, организовать буйную волю…»
А что же значит «музыкальная волна»?
Понятие «музыки» Блок заимствовал у Ницше, чье «Рождение трагедии из духа музыки» читал и конспектировал. По Ницше музыка – голос бытия. Она выше любого другого искусства, «мать всех искусств». Музыка может одержать победу над мещанством и пошлостью этого мира. Блок же словом «музыка» пользовался гораздо более вольно, чем Ницше. Он обозначал ею некую силу – разрушительную, но и очистительную. Высшую силу, которая при этом действует и в политике. Он слышал «музыку» в стихии восставшего народа. «…не берусь судить о тактике соглашения между интеллигенцией и большевиками. Но по внутреннему побуждению это будет соглашение музыкальное. Вне зависимости от личности, у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков, интеллигенция всегда была революционна. Декреты большевиков — это символы интеллигенции. Брошенные лозунги, требующие разработки». Про буржуазию же он презрительно писал, что «ей никакая музыка, кроме фортепьян, и не снилась».
Впрочем, Блок утверждал, что и физически слышит звуки, отражающие метафизические процессы. Первый биограф Блока, сестра его матери Мария Бекетова, писала: «Переворот 25 октября, крах Учредительного Собрания и Брестский мир Ал. Ал. встретил радостно, с новой верой в очистительную силу революции. Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами и прислушивался к той «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрестанно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству»
Интеллигенция же, в лице его ближайших друзей Мережковских, объявила его или полусумасшедшим, или предателем. При том, что Гиппиус и Мережковский сами годами звали революцию. А когда она пришла, струсили и подняли вой на болотах. Блоку стало понятно, что они только «играли в метафизические бури». Он возмущался: музыка – это не игрушка, а Всемирная сила. Они вместе звали эту силу, но он – с готовностью к лишениям, понимая её разрушительный потенциал. А они? «На деле вся их революция была кукишем в кармане царскому правительству», никакой метафизики, то есть.
А что же значит «музыкальная волна»?
Понятие «музыки» Блок заимствовал у Ницше, чье «Рождение трагедии из духа музыки» читал и конспектировал. По Ницше музыка – голос бытия. Она выше любого другого искусства, «мать всех искусств». Музыка может одержать победу над мещанством и пошлостью этого мира. Блок же словом «музыка» пользовался гораздо более вольно, чем Ницше. Он обозначал ею некую силу – разрушительную, но и очистительную. Высшую силу, которая при этом действует и в политике. Он слышал «музыку» в стихии восставшего народа. «…не берусь судить о тактике соглашения между интеллигенцией и большевиками. Но по внутреннему побуждению это будет соглашение музыкальное. Вне зависимости от личности, у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков, интеллигенция всегда была революционна. Декреты большевиков — это символы интеллигенции. Брошенные лозунги, требующие разработки». Про буржуазию же он презрительно писал, что «ей никакая музыка, кроме фортепьян, и не снилась».
Впрочем, Блок утверждал, что и физически слышит звуки, отражающие метафизические процессы. Первый биограф Блока, сестра его матери Мария Бекетова, писала: «Переворот 25 октября, крах Учредительного Собрания и Брестский мир Ал. Ал. встретил радостно, с новой верой в очистительную силу революции. Он ходил молодой, веселый, бодрый, с сияющими глазами и прислушивался к той «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрестанно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству»
Интеллигенция же, в лице его ближайших друзей Мережковских, объявила его или полусумасшедшим, или предателем. При том, что Гиппиус и Мережковский сами годами звали революцию. А когда она пришла, струсили и подняли вой на болотах. Блоку стало понятно, что они только «играли в метафизические бури». Он возмущался: музыка – это не игрушка, а Всемирная сила. Они вместе звали эту силу, но он – с готовностью к лишениям, понимая её разрушительный потенциал. А они? «На деле вся их революция была кукишем в кармане царскому правительству», никакой метафизики, то есть.
Зинаида Николаевна Гиппиус и её муж Дмитрий Сергеевич Мережковский
«Есть ещё воздух»
В день разгона Учредительного собрания, презрительно называемого им «учредилкой», он написал: «Инстинктивная ненависть к парламентам, учредительным собраниям и пр. Потому что рано или поздно некий Милюков произнесет: “Законопроект в третьем чтении отвергнут большинством”. Но “государство” (ваши учредилки) — НЕ ВСЁ. Есть еще воздух».
В тот момент он уже принял Октябрьскую революцию и верил, что большевики – те, кто слышит музыку Революции, они дадут ей свершиться по-настоящему. Стихия возьмёт своё. Особенно если огню будет, чем «дышать» и разгораться. «Есть ещё воздух» – говорил Блок.
В тот момент он уже принял Октябрьскую революцию и верил, что большевики – те, кто слышит музыку Революции, они дадут ей свершиться по-настоящему. Стихия возьмёт своё. Особенно если огню будет, чем «дышать» и разгораться. «Есть ещё воздух» – говорил Блок.
«Есть ещё океан»
Александр Блок:
«Гибель Titanic'a, вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан). Бесконечно пусто и тяжело»
...
Блок в некотором смысле «любил» катастрофы. Точнее, они соответствовали его мироощущению и предчувствиям. Его учитель (и ученик Достоевского!) – философ Владимир Соловьёв «привил» ему, среди прочего, это ожидание грядущего преображения мира через катастрофы, приход антихриста, конец света
Но предчувствиями вселенских катастроф, тектонических сдвигов, жила не только русская мысль в лице Соловьева, но и европейская в лице Ницше, Вагнера и других мыслителей. Вагнер сам был участников революции 1848 года и издал брошюру о ней, где были мотивы, близкие Блоку: например, что интеллигент не может считать свое личное несчастье, принесенное революцией, несчастьем, постигшим искусство. Для Блока ведь была неприемлема идея человека как меры всех вещей. Он даже говорил «я художник и следовательно не либерал». То есть он всегда мыслил шире отдельных судеб, включая свою собственную. Антимещанство абсолютное.
А главное, Вагнер тоже звал Великую и Всемирную Революцию, которая убьёт многовековую ложь цивилизации.
В реакции Блока на гибель Титаника отразилось всё. И ожидание от жизни очистительных катастроф. И отношение к стихии как к высшему природному разуму. И восприятие цивилизации как лжи, сковывающей человеческую природу.
Титаник ведь должен был стать триумфом человека, а стал могилой.
И, конечно, подобным «ожиданием катастроф» объясняется и то, как восторженно он встретил революцию, и отчасти то, что сказал, узнав о начале мировой войны…
А главное, Вагнер тоже звал Великую и Всемирную Революцию, которая убьёт многовековую ложь цивилизации.
В реакции Блока на гибель Титаника отразилось всё. И ожидание от жизни очистительных катастроф. И отношение к стихии как к высшему природному разуму. И восприятие цивилизации как лжи, сковывающей человеческую природу.
Титаник ведь должен был стать триумфом человека, а стал могилой.
И, конечно, подобным «ожиданием катастроф» объясняется и то, как восторженно он встретил революцию, и отчасти то, что сказал, узнав о начале мировой войны…
«я художник и следовательно не либерал»
Александр Блок
«Война это весело»
Зинаида Гиппиус вспоминала: «первое «свидание» наше с Блоком после начала войны — было телефонное. Меня удивил возбужденный голос Блока, одна его фраза: «Ведь война это прежде всего весело»
Вскоре Блок станет свидетелем отправляющегося из Петергофа эшелона – и напишет «Петроградское небо мутилось дождём», первый и одни из немногих своих стихотворных откликов на войну, в котором весёлого будет не так много:
И, садясь, запевали Варяга одни,
А другие — не в лад — Ермака,
И кричали ура, и шутили они,
И тихонько крестилась рука.
<…>
И военною славой заплакал рожок,
Наполняя тревогой сердца.
Громыханье колес и охрипший свисток
Заглушило ура без конца
А другие — не в лад — Ермака,
И кричали ура, и шутили они,
И тихонько крестилась рука.
<…>
И военною славой заплакал рожок,
Наполняя тревогой сердца.
Громыханье колес и охрипший свисток
Заглушило ура без конца
Александр Александрович Блок во время службы в годы Первой мировой войны
«Над городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному слуху; такой гул, какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание»
Блок считал, что русской истории есть события, которым суждено как бы повториться, потому что «разгадка их еще впереди». Главное из таких – Куликовская битва. Он писал о ней не только в стихах, но и в публицистике, в 1908, например: «Над городами стоит гул, в котором не разобраться и опытному слуху; такой гул, какой стоял над татарским станом в ночь перед Куликовской битвой, как говорит сказание».
Блок чувствовал, что Россия и в начале ХХ века разделена на два враждебных стана, на два лагеря, столкновение между которыми неизбежно. Эти два стана – интеллигенция и народ.
После Первой русской революции установилась эпоха реакции. Но Блок постоянно чувствовал напряжение. Тот самый гул. Подземные толчки задолго до землетрясения.
И мистическое предчувствие трагедий, и здравый смысл подсказывали ему – что-то будет. Большая война стала долгожданным разрешением напряжения. «Что-то» наконец началось. «Весело» значит, что течение истории наконец усилилось.
Блок чувствовал, что Россия и в начале ХХ века разделена на два враждебных стана, на два лагеря, столкновение между которыми неизбежно. Эти два стана – интеллигенция и народ.
После Первой русской революции установилась эпоха реакции. Но Блок постоянно чувствовал напряжение. Тот самый гул. Подземные толчки задолго до землетрясения.
И мистическое предчувствие трагедий, и здравый смысл подсказывали ему – что-то будет. Большая война стала долгожданным разрешением напряжения. «Что-то» наконец началось. «Весело» значит, что течение истории наконец усилилось.
Но уже в марте 1916 он писал: «отличительное свойство этой войны — невеликость (невысокое). Она — просто огромная фабрика в ходу, и в этом eе роковой смысл. Несомненно она всех „прозаичнее“ (ищу определений, путаясь в обывательском языке). Это оттого, что миром окончательно завладел так называемый антихрист. Отсюда — невозможность раздуть патриотизм…». Если сначала он просто был рад, что «что-то» началось, то на второй год войны её причины и характер уже связывал с действиями антихриста, скорый приход которого обещал ему Соловьев – а приход антихриста мир предшествовал концу света.
Гиппиус, продолжая рассказ о том телефонном разговоре, добавляет:
Гиппиус, продолжая рассказ о том телефонном разговоре, добавляет:
«Зная Блока, трудно было ожидать, что он отнесется к войне отрицательно. Страшило скорее, что он увлечется войной, впадет в тот неумеренный военный жар, в который впали тогда многие из поэтов и писателей. Однако, скажу сразу, этого с Блоком не случилось.
Но от „упоения“ войной его спасала „своя“ любовь к России, даже не любовь, а какая-то жертвенная в нее влюбленность, беспредельная нежность»
Но от „упоения“ войной его спасала „своя“ любовь к России, даже не любовь, а какая-то жертвенная в нее влюбленность, беспредельная нежность»
Зинаида Гиппиус
Но эта нежность не спасла Блока от увлечения революциями. Потому что за ними он видел великое будущее России: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и — по-новому — великой».
Блок, да, писал «О Русь моя, жена моя…» - и всё же от энтузиазма в отношении войны его уберегла не столько сама по себе нежность к Родине, сколько именно ощущение «невеликости» бойни. Понимание, что ничего спасительного она для России не несёт.
Он-то надеялся, что она разрешит многолетние напряжение, разрядит эту застывшую духоту перед грозой, нарушит тишину перед бурей – нет больше сил ждать катастрофы, пусть она наконец случится. А всё осталось по-прежнему. Петербург стал Петроградом, но всё так же «проживал за оргией оргию». Солдаты месяцами сидели в окопах. Народ и интеллигенция смотрели друг на друга с той же ненавистью. Буржуазия по-прежнему играла на фортепьяно посреди пожара, будто позируя для мема «this is fine» задолго до появления мемов.
Блок, да, писал «О Русь моя, жена моя…» - и всё же от энтузиазма в отношении войны его уберегла не столько сама по себе нежность к Родине, сколько именно ощущение «невеликости» бойни. Понимание, что ничего спасительного она для России не несёт.
Он-то надеялся, что она разрешит многолетние напряжение, разрядит эту застывшую духоту перед грозой, нарушит тишину перед бурей – нет больше сил ждать катастрофы, пусть она наконец случится. А всё осталось по-прежнему. Петербург стал Петроградом, но всё так же «проживал за оргией оргию». Солдаты месяцами сидели в окопах. Народ и интеллигенция смотрели друг на друга с той же ненавистью. Буржуазия по-прежнему играла на фортепьяно посреди пожара, будто позируя для мема «this is fine» задолго до появления мемов.
Блок – не озёрная прозрачная вода, которую можно потрогать ножкой и всё понять – тепло ли, холодно. Блок – гора. Можно постоять у подножья с запрокинутой головой, сказать «красиво», сфотографировать и уйти. Остановиться на уровне, не требующем спортивной подготовки.
И всё-таки снизу ни про одну гору ничего не понятно. Снизу улица, фонарь, аптека – просто стихотворение про пейзаж.
Чтобы что-то прояснилось, надо попробовать взобраться на эту гору и посмотреть, какой там вид с неё – на весь окружающий мир. Взбираться долго. Надо знать особенности местности. По ней бродят люди, не все из которых правильно подскажут дорогу. После объяснения Соловьёва никуда не хочется идти, потому что очень страшно. Блоковеды ругаются. Гиппиус вообще кидается камешками в прохожих.
Но вид с горы того стоит. С этой горы – точно.
А если вы рассчитывали, что кульминацией текста станет комментарий к переписке Блока и Белого… Тут и я бессильна. Раннесимволистский период Блока – это для скалолазов.
И всё-таки снизу ни про одну гору ничего не понятно. Снизу улица, фонарь, аптека – просто стихотворение про пейзаж.
Чтобы что-то прояснилось, надо попробовать взобраться на эту гору и посмотреть, какой там вид с неё – на весь окружающий мир. Взбираться долго. Надо знать особенности местности. По ней бродят люди, не все из которых правильно подскажут дорогу. После объяснения Соловьёва никуда не хочется идти, потому что очень страшно. Блоковеды ругаются. Гиппиус вообще кидается камешками в прохожих.
Но вид с горы того стоит. С этой горы – точно.
А если вы рассчитывали, что кульминацией текста станет комментарий к переписке Блока и Белого… Тут и я бессильна. Раннесимволистский период Блока – это для скалолазов.
Подписаться на автора текста: